Жарчайший день отпалевел и канулВ душнейшей ночи пепельно-туманной.Лень еле обозримой здесь рекиЗаколыхалась в платиновом плеске,И, как сиреневые волн же арабески,Вились у волн кочевничьи пески.Еще с полдня стал молчалив и хмур ты,Глядя на бело-войлочные юрты,Подобные яйцу пустынских птиц,Иль на кофейный силуэт верблюда…И в сумрак молвила я, так, из злой причуды:«Не любишь ты. Нам лучше разойтись!»На вызов лицемерный, древний – Евин —Ты взглядом лишь ответил, бледен, гневен…И рано удалился… и уснул…Меня ж москиты жгли, тоска, удушье…И… вдруг, в кайме окна, как бы китайской тушьюКиргизский вырисовался хурул!Ажурно-черный, вычурный, потайный,Буддийский храмик, столь необычайныйВ ландшафте русском, ровном и простом, —И, словно в наважденье от гашишаПод исхищренной той я очутилась крышей,В тиши и мраке дымно-огневом…Вкруг – люди в малахаях, желтых, алых,В треухах, раковинах и кораллах,С ухмылкой уст и ущемленьем глаз,А выше – бог их, блещуще-латунный,Темно-улыбчивый, сонливоокий, юный…Ах, это – ты, проснувшийся сейчас!И спутался кошмар мой с явью милой…Заколебало нас и застремилоВ безудержном разливе струй и нег…В окне, где стерт хурул, замреял парус,А здесь была любви намучившейся яростьИ божеством представший человек!Мутило ум ухание акацийИ шепот твой, умевший в сердце вкрасться:«Ты любишь!.. любишь! Нам не разойтись…»Я лишь лобзала властные те губы, —И к морю синему светающей АхтубойНас уносило… иль, быть может, ввысь?!