Очи от снов голубы,
Стыд к голубям улетел,
Юноша сниться посмел…
Русальная
. НЖ. 1911. № 10. С. 3–4, № 2 в цикле «Веснянки», без посвящ. Варианты:Виден часто трепет чудный
По весенним вечерам:
Мох на кочке изумрудной,
А трава – растет по рвам.
Удят в озере зятья.
Дома розовое платье
На ночь скидываю я.
До утра склоняюсь я.
А. Толстым, Н. Клюевым, С. Клычковым, к «славянскому возрождению» (О славянском возрождении в поэзии // Столичная молва. 1915. № 447, 12 окт. С. 3):
Совсем особняком стоит в этой группе писателей Аделаида Герцык, поэтесса, чье высокое дарование, к сожалению, мало известно широким кругам читателей. У ней всего одна книжечка, но зато какая! Это – словно редкостный оракул, полный самых мудрых заклинаний и заговоров древности, самых вещих предчувствий и предсказаний. Здесь – ковыль-трава и горькие зелия, сердце горючее и руда горячая, темнистые лихие ночи и зверистые лютые звери… Тайновиденье и тайноведенье струятся изо всех этих магических строк и дурманят неким мистическим чарованием. А как выдержаны поэтессою все якобы древние заплачки и запевки и какое чудесное у ней, совсем особое, вольноразмерное стихосложение!
Находясь в Болгарии, Столица откликнулась на смерть Герцык статьей «Поэтесса-Вещунья» (В. 1925. № 111, 21 сент. С. 2–3), в которой подтвердила высокую оценку творчества и личности поэтессы:
Светлые, веющие, застилающие порой лицо волосы; рассеянный ко всему внешнему, но странно-сосредоточенный на чем-то своем, внутреннем, взгляд; ласковый, глуховатый голос и слабый слух… Большая упрощенность одежды и громадная усложненность души…
Такой вспоминается мне недавно умершая в России Аделаида Герцык-Жуковская, одна из значительнейших поэтесс нашего времени. И там, на родине, и здесь, на чужбине, произведений ее знают мало. А это прискорбно, ибо среди плеяды русских поэтесс, что появилась в первой четверти века, Герцык занимает одно из первых мест по необыкновенной светлости (не скажу – яркости) своего таланта, по удивительной (увы! столь несовременной!) содержательности, почти философичности своих стихотворений и особливой их форме, стоящей на высоте современной лирической техники, без всяких, однако, ухищрений ее и вычур. Может быть, этим свойствам своим творчество ее и обязано непростительно-малому вниманию к себе широких кругов русского общества, чаще отзывающегося на новую лиру, блестящую и звонко бряцающую, интересующегося живее молодым талантом, взлетающим с яркостью и шумом, как фейерверк. У Аделаиды же Герцык лира была утонченнейшей и шепчущей; в Аделаиде Герцык не было ни искры от фейерверка. Она лишь тихо сияла, как одна из звезд Плеяды, любимого ею созвездия. Далека была от земли и земле; чужда всего «слишком человеческого». Поистине была она особенный человек.
При первом же появлении ее на литературном горизонте, с ней связалось представление о мудрой деве, жрице, всегда ходящей в белом. И первые же критики назвали ее Сивиллой пророчицей. Мне же казалась она одной из тех вещих птиц – сиринов, алконостов, – о которых сказывают нам наши стариннейшие книги, – птиц с головой венчанной девы и песнями, сладостными и горючими, а потому не всем внятными…
Купальская
.Печ. по авт. машинописи (копия): РГАЛИ. Ф. 1345. Оп. 4. Ед. хр. 65. 46 лл.
Вместо посвящения: Сонет-акростих. В акростихе – Михаил Евгеньевич Столица (см. примеч. к циклу «Деревенская любовь», с. 658).
Жизнь
. НЖ. 1915. № 1. С. 98.Надежда
. РМ. 1916. № 1. Варианты – строфа II, ст. 2: «Среди опаловых медуз —»; строфа IV, ст. 4: «верней» вм. «нежней»; строфа V, ст. 1: «станут» вм. «будут».К Сафо
. РМ. 1916. № 1. Опечатка – строфа IV, ст. 1: «помысел» вм. «помысл». Варианты – строфа III, ст. 4: «умеем» вм. «дерзаем»; строфа VI, ст. 3 и 4: «песнью» вм. «песней».Моя муза
. СЗ. 1916, июль-авг. Вариант – строфа V, ст. 3: «лучше» вм. «краше».