Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Хорошенькая юная Хаяле Ауэрбах, всего полгода назад вышедшая замуж, зашила все свое добро, приданое, которое она обменяла на драгоценности, в квадратные, выдолбленные пуговицы пальто и без происшествий пересекла границу в Малкине. Но потом, соединившись с мужем в Белостоке, получила пулю в сердце при попытке перейти литовскую границу. Муж обезумел от горя.

И это не единственная трагедия. Люди это знают, но поток путников не иссякает.

Когда военный портной возвращается, на дворе уже лежит снег. Портной отморозил руки и ноги и вынужден несколько недель провести в постели, но он рад, что снова дома. Оно того не стоило, говорит он, большевики не дают жить, трудишься задарма…

Хозяйка стоит во дворе, но уже не наводит порядок – она вновь чувствует себя владычицей дома. Останавливает каждого проходящего мимо жильца и требует арендную плату. Сперва она спрашивала довольно робко, со слабой улыбкой, полушепотом: «Ну, пан Грауман, кто-то же должен платить за воду, за вывоз мусора. Мой муж обычный человек, ему тоже надо на что-то жить!» Ей отвечали мирно и вежливо, и хозяйка довольствовалась добрым словом, обещанием; это приносило ей странную радость – она и не думала, что жильцы с таким спокойствием отнесутся к ее расспросам. Каких-нибудь два месяца назад за такую наглость ее побили бы камнями.

Назавтра она смелеет, уже не стесняется в выражениях, говорит громче и с каждым следующим днем держится все увереннее. Теперь, когда она спорит с «бездельниками», голос ее разносится по всему двору. Дерзкие, острые на язык женщины готовы к ссоре: а в чем дело? Они должны заплатить ей за квартиру, и это сейчас, во время войны, «под немцами»? Да чтоб ее разбил паралич!

Но хозяйка знает свои права: «Ах, не заплатите? Тогда я вас засужу. Заплатите за зеленым столом. Вы ведь едите, пла́тите за хлеб? Вот и плати́те за крышу над головой. Никакого бесплатного проживания, со мной это не пройдет!»

– Ты посмотри, какая дрянь, мерзавка! – кричит из подвала жена посредника.

– И ведь не успокоится, пока не получит деньги. Нечего тебе наживаться на нашем труде. Шиш тебе, а не квартплату!

– Во время бомбардировок я без всякой платы охранял твой дом, ночами простаивал у ворот, – вступает мясник. – Ах ты, стерва богатая, чтоб тебе не дожить до старости, думаешь, мы про тебя не знаем? Все мы знаем, что ты нажила состояние в Буэнос-Айресе… ты не работала в поте лица[100]. Подавись ты своими деньгами… засунь их себе в задницу!

Хозяйка ничего не отвечает ни мяснику, ни жене посредника – молча уходит к себе.

Перл, которая, затаив дыхание, спрятавшись в коридоре, в углу у окна, с наслаждением слушает перебранку, кричит жене скорняка:

– Нет, ну ты слышала? Как они ее! Я все-таки дожила, теперь буду смелее. Эта грязная шлюха думает, что я ей легко дамся, грозилась отволочь меня в суд. Что ж, посмотрим теперь, получится ли у нее, посмотрим. Немцы запрещают выселять жильцов, пусть только попробует.

Военный портной, чьи обмороженные руки и ноги уже зажили, помогает жене разобраться с хозяйкой. Он утверждает, что уже отдал ей сотню злотых вот так, за здорово живешь: не ругаться же из-за этого. Но долг по квартплате сейчас не отдаст, пусть даже думать забудет! Вот кончится война, тогда и посмотрим.

Желеховчанин, уже получивший точный, ясный и исчерпывающий отчет о путешествии портного на другую сторону, оббегает весь дом и каждому жильцу рассказывает по секрету о своих планах: если бы портной не уехал тайком один, а отправился вместе с ним, не вернулся бы в таком состоянии, ведь он (Желеховчанин) показал бы ему лучшую дорогу, вдобавок у него в России куча родни: тетушки, дядюшки, шурья, всё люди небедные, на хороших должностях и зарабатывают прилично. Теперь же ему ничего не остается, кроме как уехать в одиночку. Да, он по-прежнему намерен уехать, ждет только письма, которое со дня на день должен принести один гой с другой стороны, вот тогда все увидят, кто тут важная птица, он не любит хвастаться, но все увидят!..

И все видят – точнее, даже не столько видят, сколько слышат, – что Желеховчанин продал две из трех своих новехоньких швейных машинок, а третью потихоньку отвез в тачке в Желехув, да и исчез – поминай как звали.

«Где Желеховчанин? Где же он? – спрашивают друг друга соседи. – Неужели правда перешел на другую сторону?»

Однако через неделю-другую он возвратился. Похоже, немцы по пути конфисковали его швейную машинку. И куда подевалось его зимнее пальто с овечьим воротником? На нем летний макинтош, щеки ввалились. Говорит, приехал в Варшаву по делу, скоро уедет в Желехув – и держит слово: уезжает, потом возвращается и уезжает во второй раз. Наконец ему удается продать квартиру музыканту, тот снова, как до войны, играет у поляков на свадьбах. На том все и кончается. На этот раз Желеховчанин уезжает из Варшавы навсегда – к жене и детям в Желехув: он с готовностью отдал бы все блага столицы за миску желехувского борща с картофелем да с чесночком!