Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Перл не закрывает двери своей отремонтированной свежеокрашенной квартиры: такого блестящего красного пола у нее не было и до войны. Стоит на пороге, уперев руки в боки, и каждого проходящего мимо соседа встречает мрачным взглядом: «Что ты будешь делать с этим отребьем, нашей хозяйкой? Волочет нас в суд, чтоб ей до старости не дожить, уже засудила десятерых. Посмотрим еще, кого откуда выкинут, – может, это ее выкинут с самой крыши! Боже правый!..»

Жена скорняка тоже стоит на пороге. Рыжие волосы вновь аккуратно расчесаны, в спортивной куртке ее фигура кажется еще стройнее, точно она вновь собирается на тренировку в клуб «Штерн»[101]. Муж ее, кажется, завязал со своими аферами. Они больше не ездят в Отвоцк за молоком, она больше не стоит в очереди за шоколадом и карамелью, не торгует немецкими документами. Он вновь шьет меховые воротники, а их сосед, который раньше шил сумочки, теперь зарабатывает на жизнь тем, что продает эти воротники на толкучке.

Жена скорняка, одна из тех десяти, кого засудила хозяйка, одобряет позицию Перл фразами из пропагандистских листовок: «В войну никто не платит за квартиру. Это незаконные делишки. Не серчай, соседка, но, если ей вздумалось взимать плату за воду или за канализацию, пусть подумает еще раз. Да и какое она имела право перед самой войной прикарманить наши залоги? Вырвать последний кусок из рабочего рта? Не станем мы ей платить. Вместе мы не сдадимся, в единстве – сила!»

Неожиданно Хавче, сапожникова жена, приносит с улицы весть: грядет парувка – дезинсекция.

Перл пронзает ее взглядом. Она уверена, что во всех ее бедах виновата именно Хавче, ведь та первая после начала войны, когда уже падали бомбы, отдала хозяйке деньги за квартиру. Но, услышав, как Хавче произносит страшное слово, Перл, точно воровка, юркает к себе в квартиру, быстренько затворяет за собой дверь, позабыв о дворе, о хозяйке, о проклятьях – грядет парувка!

Вскоре из квартиры доносится скрип двери шкафа и скрежет дивана; швейная машинка стоит где стояла, но скамейки переворачивают, в спешке собирают вещи, и внутри такой шум, такая суматоха, какая бывает, когда кто-нибудь крикнет: «Пожар!»

Через четверть часа выходит Перл с вещами, завернутыми в шаль, за ней дочери с тканями и постельным бельем; жильцы еще толком не сообразили, в чем дело, а Перл с дочерями уже возвращается за второй партией узлов, чтобы отнести их к матери на Смочу. Вот теперь, подготовившись, можно ждать приказа властей.

Весть облетает весь дом, и жильцов охватывает паника: кто бы мог подумать, что сладкоречивый докторишка с черными усиками, признавший, что почти во всех квартирах, где ему довелось побывать, полы отскоблены до блеска, белье свежее, головы у жильцов чистые – кто бы мог предположить, что он все равно потребует парувку? А где же комендант дома, где домовой комитет? Ведь только вчера собирали деньги на взятки!

Все выбегают во двор, женщины в платках, ветер пробирает насквозь, долго не простоишь. Они ждут, что члены комитета скажут: ничего страшного, скорее всего, гроза пройдет стороной (парувка, которую в соседнем доме проводили буквально на днях, вселяет ужас в жильцов). Но где бы и кто бы ни были члены домового комитета, сейчас они как сквозь землю провалились.

Женщины расходятся по домам и, по примеру Перл, пытаются отнести, что можно, к родственникам и соседям, поднимается беготня, ведь никто не знает, когда нагрянут эти сволочи – может, сегодня, а может, и завтра. Вдруг по двору разносятся гневные крики польских полицаев: они сзывают жильцов в баню.

Вот так влипли… Люди бросаются к окнам, выглядывают во двор. Ворота уже закрыты, не спрячешься, не сбежишь: их поймали в ловушку.

Вскоре во дворе слышатся крики: поляки мутузят жильцов резиновыми дубинками[102], перекрыли все выходы из дома, идти некуда, разве что становиться в очередь в баню. Часть полицаев стоит у подъездов и в воротах, часть бегает по квартирам, сгоняет жильцов. Отовсюду доносятся вопли и плач. Беременная жена лоточника пытается объяснить полицаю, что в ее положении в баню никак нельзя, но он бьет ее дубинкой по голове, и ее мучительный крик разносится эхом по всем этажам.

По правде говоря, жестокость полиции – не более чем уловка: мясник подзывает к себе нескольких полицаев, запирает за ними дверь, достает из шкафчика фляжку виски, ставит на стол тарелку с нарезанной колбасой и даже… лезет в кошелек. Полицаи выходят от него с красными мордами, и его оставляют в покое. Мясник спокойно наблюдает в окно, как толпу его соседей гонят в баню.