Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

– Пропащий ты человек, кормилец, – отвечает он. – Посмотри на тех двоих у ворот, караульный как раз проверяет у них документы[111]. Посмотри, какого цвета их лица. Бьюсь об заклад, они сегодня ели и вскоре опять поедят, даже не сомневайся. Посмотри вон туда – они ждут, когда за ними придет машина. Был бы ты настоящий мужчина, уж ты бы обо мне позаботился и питался бы сейчас, как нормальные люди, и ноги бы у тебя не распухли. Или втерся бы к ним в доверие, поехал бы с ними. Там дают пол-литра супа и буханку хлеба в неделю. Жаль, что ты такой шлимазл.

И опять ошибаешься, возражаю я брюху. Во-первых, суп им дают не каждый день. Зачастую они возвращаются вовсе не евши. Да и с ними там не церемонятся. Орут, шпыняют. Тут уж как повезет. Сейчас тебе хотя бы гарантирована миска супа в столовой, у тебя есть талон. Причем за просто так, без всякой работы. И где спокойнее?

Старьевщики у ворот оглядывают тебя и всех проходящих – со знанием дела, оценивая, сколько стоит пиджак на твоих плечах, и штаны, которые завтра с тебя сдерут, с мертвого или с живого. Ветерок несет обрывок плаката со стены: «Четыреста граммов черной соли. Председатель юденрата». Нешто сходить к нему? В памяти всплывает картина: собрание, не очень большой зал, звонок, графин с водою. Ты его узнаешь: высокий, лысый, с мясистым еврейским носом. С галстуком-бабочкой. Да, теперь он председатель. Может, и правда сходить к нему? Напиши ему: шановный пан, я не прошу у вас многого. Я хочу есть, понимаете? Хочу есть. Вот я и прошу вас (да напомни ему, как вы познакомились – кажется, в 1935-м, помнит ли он?). Вот я и прошу, господин председатель, уж вы похлопочите, чтобы мне каждый день выдавали по куску хлеба. Я знаю, многоуважаемый господин председатель, у вас масса других забот. Что вам за печаль, если такая мелкая сошка, как я, сыграет в ящик. И все же, господин председатель юденрата…

Ты споткнулся обо что-то, валяющееся на земле. Едва не упал. Но нет, две твои ноги удерживают равновесие. Поперек тротуара лежит груда тряпья… с зеленым, волосатым комком сырой грязи, некогда бывшим лицом с бородой. Ты наконец осознаёшь, что это тебе кричали: «Эй! Эй!» А ты даже не обернулся, потому что у евреев больше нет имен – всех евреев теперь называют…[112], но сейчас один из тех старьевщиков стоит возле тебя. Неужели я не заметил, как едва не наступил на труп? Философ! Можно подумать, его пиджак без меня недостаточно помят и растрепан! К чему наносить ему новое оскорбление? Кто-то уже стянул с него ботинки и продал; хорошо хоть штаны оставил! Трупу не объяснишь, что я задумался о председателе юденрата. От ворот медленно, лениво подходит караульный с кирпичами и заляпанной экскрементами старой газетой, накрывает тело и так же лениво отходит: на том и конец.

По каким-то часам, старым, хромым на обе стрелки, уже одиннадцать утра. Тебе по нраву те, которые говорят, что уже чуть позже. Другие, большие и важные, не торопятся, и ты их ненавидишь. Еще час стоять и ждать: о нет… а впрочем, постоишь – хоть скоротаешь время. Еще час. И несколько десятков минут – они тоже что-то да значат! Сущие пустяки, но вот если бы сейчас съесть кусок хлебца, а? Что бы ты сделал, к примеру, если бы тебе сейчас дали кусочек хлебца? Ты бы сразу его сжевал или же приберег до супа, чтоб посытнее? Уж ведь, наверное, приберег бы? А если суп опоздает, и опоздает серьезно: тогда что? Ждал, не ел бы? Ну да нечего рассказывать сказки, нечего себя дурачить. Ты бы сожрал его как волк. Ты бы мигом его слопал!

– Хотя бы кусочек хлебца, – несется отовсюду: попрошайки на тротуарах, на булыжных мостовых умоляют дать им хлеба. Шуты гороховые! Или вы не знаете, что мне и самому ничего больше не надо, только «кусочек хлебца»?

– Папа умер, мама в больнице. Старший брат пропал без вести. Дайте кусочек хлебца…

Ты же сегодня ел, негодник, – скажешь, нет?

– Дома дети малые, дайте кусочек хлебца.

С какой бы радостью я добавил к ним свой голос: есть хочу, есть хочу, есть хочу. Еще час до супа, еще час. Понимаешь? «Кусочек хлебца!»

Сегодня подали вовремя. Над супом вьется пар. Гремят тарелки. Управляющий кричит на подавальщиц, помощник управляющего расхаживает туда-сюда на своих крохотных ножках, качает круглою головой, точно марионетка. Второй помощник управляющего орет на столующихся. Началась ежедневная раздача супа. Сегодня народу больше, чем вчера, а вчера пришло больше, чем позавчера. Бедолага! Разносить начали с того стола. Значит, сиди жди, пока дойдет очередь до тебя. Вот тебе и пожалуйста. Можешь лопнуть от злости.

Время, опять время. Помнишь дни, когда на двери столовой вешали равнодушное (а тебе казалось – злорадное) объявление: «Сегодня кормить не будут». Как горьки тебе были эти слова: «Сегодняшние талоны действительны завтра». Как ужасно тянулись дни и ночи. И все равно тебе кажется, что те мучения ничто по сравнению с этим получасом, который тебе остается ждать.