Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Вокруг поднимается суета. Люди приходят, уходят, садятся, галдят. Польский, идиш, иврит, немецкий. То тут, то там слышится вопрос, а за ним восклицание: «Кто, такой-то? Я только вчера его видел! Кто, такая-то? Да она же только позавчера здесь обедала!» Они говорят о тех, кто умер – один от голода, другой от «этих» вшей и нынешней болезни. Шепчут таинственно друг другу на ухо: «Тише ты – похоже, он умер дома, и об этом никто не знает». Все эти разговоры связывает одна тема: нам не выжить. Скоро зима. Если война затянется на зиму. В прошлом году у нас еще что-то оставалось. Нам присылали посылки, нас еще не отрезали от всего мира. О чем они спорят? Выживем или нет. Что делать тем, кто приговорен к смерти и точно знает время казни? Во время французской революции аристократы в тюрьме играли в карты, ставили спектакли, пока не войдет человек в трехцветной униформе, не назовет имена осужденных: «Гильотина готова». Вот видишь? Но они не голодали, им не грозила смерть от истощения. Вот в чем дело. Ну а в русскую революцию, совсем недавно? Но к чему мне эти великие истории? Мужчина или женщина, мужчина или женщина?

Тут является она, подавальщица, и машинально собирает талоны. Все протягивают ей талоны, и ты тоже. Все кончено. Ты окунаешь ложку в миску, во вторую порцию супа – понимаешь ли ты это? Она и правда гуще первой. Теперь ты можешь себе позволить поиграть, есть изящно, как все остальные, не давиться, не спешить. Ты зачерпываешь пол-ложки. Даже выплевываешь кусочек мякины – фу-ты ну-ты, важная птица!

На улице тебя окутывает трупный запах. Ноги твои, как пропеллер самолета, когда его только завели: крутится, крутится, а все остается на месте. Тебе даже мерещится, что они идут в обратную сторону. Две деревяшки.

Они смотрели на тебя, не так ли? Ты невольно прикрываешь нос. А если узнают? Если тебя накажут, лишат супа? Порой тебе кажется, что они уже знают. Что встречный прохожий дерзко смотрит тебе в глаза. Он знает. Он смеется, а за ним и второй, и третий. Хи-хи – они захлебываются язвительным смехом, и ты сжимаешься в комок. Идиот, так и попасться недолго. Вор? Только невезучий. Эта миска супа может стоить тебе всех остальных.

Жжет в левом боку. Рука, нога, сердце, не в первый раз, но сильнее. Нужно остановиться. Ты чувствуешь на себе чей-то взгляд. Слишком поздно отвечать. По улице в рикше катит директор социального обеспечения. Бывший знакомец. Да, он посмотрел на тебя, да. Ты замечаешь, когда на тебя кто-то смотрит: так уж привык. Всякий раз, как он проезжает мимо, ты надеешься встретиться с ним глазами, но тщетно. Сегодня же наоборот: он заметил тебя. Быть может… быть может, он тоже знает.

Директор уже далеко. За ним десятки рикш. Жжение не утихает. Какого черта тебе приспичило торчать на улице? Другие проходят мимо, задевая тебя, не узнают – или притворяются, что не узнают. А он увидел тебя из рикши, впился в тебя взглядом. Что же теперь будет?

У ворот, в щелочке, огурец. Нетронутый, целехонький. Должно быть, выпал из корзины у какой-нибудь домохозяйки. Ты наклоняешься, машинально, не раздумывая, подбираешь его – ни радости, ни стыда. Ты его заслужил. Как пес заслужил кость. Горько-сладкий огурец. Ты смотришь на его кожицу и заранее чувствуешь сладость его семян. Так и заразиться можно. Тифом? Дизентерией? Чушь. Тридцать столетий ученые посвящали свои таланты, свою юность, свои жизни тому, чтобы выведать у природы тайны витаминов и калорий, – чтобы ты, Арке, у ворот дома на улице Лешно сжевал найденный огурец, который кто-то потерял или бросил здесь для тебя.

Что? Неужели не может такого быть, что […]? О, если бы ты попробовал… если бы ты попробовал… если бы ты попробовал просить подаяние. У первой же встречной хозяйки… сделай жалобную мину… Что тут такого? И получше тебя люди есть, а просят милостыню. Тебе их перечислить? Ах, не хочешь? Ну и пожалуйста! Не хочешь, нечего останавливаться на Л […].

Ты чувствуешь, что сегодня пал еще ниже. Да, вот так всё и начинается. И у всех, кто тебя окружает, видимо, начиналось так же. Ты покатился […]. Сегодня вторая миска супа, а завтра что?

Темнеет. Сумерки сгущаются, хоть ножом режь. Хорошо бы сейчас купить хлеба, вечером он дешевле. Должен быть дешевле. Пузатая проститутка дарит ирисы двум своим товаркам. На их выбеленных лицах – кожа да кости! – румяна, помада, – нелепо чернеют тонкие брови.