Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Варшаву окутали уныние и глубокий траур. Но не официальный, показной траур, лишенный сердечной скорби. Напротив: если бы мы могли, мы бы расплакались горько, и плач наш вознесся бы до небес. Если бы не страх перед царством зла, наши стенания разносились бы в темных переулках, мы бы плакали и причитали над нашим горем, бескрайним как море. Но из-за обнаженного меча, который только и ждет наших сетований, дабы опуститься на наши головы, – мы таим в себе скорбь. Таим в глубине души, точно в могиле.

Группа за группой евреи гетто, усохшие, исхудалые, замерзшие, тени самих себя, чья плоть вопиет о крайнем истощении, у которых на лицах проступает каждая косточка, точно у скелетов, смертельно больные, отчаявшиеся, обнищавшие, измученные тяготами переселений, скитаний, изгнаний, толпятся у красной листовки, подписанной комиссаром гетто, [Хайнцем] Ауэрсвальдом[115], в которой официально объявляется, что восемь евреев поймали и осудили за «преступление» (незаконное пересечение границы гетто) и всех приговорили к смерти. Приговор привели в исполнение вчера, 17 ноября 1941 года. […]

Простые еврейки погибли во имя Господне, точно святые подвижницы. Одна из них была совсем молоденькая девушка, ей не исполнилось и восемнадцати. В невинности своей она попросила еврейского полицая, который присутствовал при ее убийстве, передать ее родным, что ее отправили в концлагерь и они увидятся нескоро. Ее товарка перед смертью заявила во всеуслышание: она молит Бога Израиля, чтобы смерть ее стала искуплением для ее народа и она была последней жертвой.

Пока их убивали, сотрудник еврейской тюрьмы на улице Заменгофа, пан Лейкин[116], стоял здесь же, вместе с представителями еврейской полиции. Они должны были отвести приговоренных на место казни, завязать им глаза, связать руки. Мужчины не желали умирать со связанными руками и повязкой на глазах. Их просьбу не выполнили. Их расстреляли польские полицаи, а после расправы разрыдались, не выдержав напряжения.

О земля! Не закрой моей крови! Если есть Бог, чтобы судить землю – пусть он придет и отмстит!

2 декабря 1941 года

«Царство Израиля» было волшебным лозунгом ревизионистов. Но если бы те, кто издавали этот чарующий крик – «Царство Израиля!», – знали, как его воплотят для евреев Польши разные шмендрики[117] из борделей, дорвавшиеся до власти, не начертали бы этот девиз на своих стягах даже ради пропаганды. Нацисты, желающие опозорить нас перед всем миром, показать всем, что мы подлецы, лишенные всякой культуры, даровали нам широкую «автономию», за малым не «государство». Они пожаловали нам эту «привилегию», рассчитывая доказать, что мы не способны быть сами себе хозяевами, продемонстрировать нашу испорченность, наше гнилое нутро, коренящееся в нас стремление обманывать даже своих собратьев, собратьев не только по религии и по крови, но и по горю и невзгодам.

Правда, нам пожаловали карикатуру на автономию, и не от великой любви – скорее, от великой ненависти; суть этой автономии заключается в том, чтобы разобщить еврейский народ, подорвать основу нашего материального и духовного бытия, ограничить нашу свободу, обречь нас на медленную смерть. По сути, эта автономия – не более чем мертворожденный ребенок, которому уже не расти и не цвести, нежизнеспособный административный и политический организм, лишенный внутренних сил. Судя по принципам и основам, эта автономия сродни «самоуправлению», какое бывает у заключенных в тюрьме: одних повесят, других ждет унизительная смерть от истощения. Это известно всем.

И все-таки – ах, если бы мы сумели стать братьями не только по крови и религии, но и по страданию. Будь мы и правда единым народом, по крайней мере, во время жестоких гонений, которые грозят вычеркнуть нас из мира живых, мы воспользовались бы этим средством под названием «автономия» (т. е. гетто), дабы облегчить свои страдания, смягчить чудовищные условия гетто. Ведь, в конце концов, всё управление в наших руках, и мы имеем право придавать ему такую внутреннюю форму, какую пожелаем. Но именно в этом смысле мы оказались банкротами. Без преувеличения я могу назвать тех, кто нами правит, властью зла, бандой негодяев, убийцами бедных, притеснителями нуждающихся, подельниками злодеев и нечестивцев; у каждого из них темное прошлое, и по сути своей они просто преступники, которых пока не отдали под суд. При одном лишь упоминании слова «правители» (т. е. юденрат) кровь закипает от бессильного гнева и сжимаются кулаки. Правители стали символами тирании и несправедливости, вожди – воплощением бандитов и негодяев.

При первом же удобном случае от дома № 26 по Гржибовской [канцелярии юденрата], ставшего источником несправедливости и гнета, притоном грабителей и злодеев, не оставят камня на камне. И если бы в наших рядах нашелся пророк, он возвысил бы голос и спросил их:

Что вы тесните народ мой? [Ис. 3:15]