Голубой горизонт

Но изумление тут же сменилось яростью, и Коотс опять бросился на Джима. Их клинки столкнулись и зазвенели, когда Коотс попытался отогнать Джима назад, чтобы почувствовать под ногами твердую землю. Но Джим не сдвигался с места, и Коотс увязал в жидкой грязи. Она наполнила сапоги Коотса и мешала движению.

— Сомоя, я иду к тебе! — заорал Бешвайо, прыжками одолевая болото.

— Я не забирал еду у тебя изо рта! — крикнул в ответ Джим. — Оставь мне этот ломоть!

Бешвайо остановился и вскинул руку, удерживая своих людей, хлынувших следом за ним.

— Сомоя голоден! — сообщил он. — Пусть насытится вволю!

И король громогласно захохотал.

Коотс сделал шаг назад, пытаясь заманить Джима в жижу. Джим улыбнулся, глядя в его бледные глаза, и с презрительной насмешкой качнул головой, отклоняя приглашение. Коотс сдвинулся влево и, как только Джим повернулся к нему, тут же дернулся в противоположную сторону, но в грязи он двигался слишком медленно. Джим снова сделал выпад, задев бок Коотса. Воины Бешвайо одобрительно взревели.

— Да ты истекаешь кровью, как настоящая свинья, хотя ты и есть свинья, — поддразнил Коотса Джим.

Кровь стекала по ноге Коотса в грязь. Он бросил на нее короткий взгляд, его лицо стало мрачным. Обе раны были поверхностными, легкими, но вместе они могли быстро лишить его сил.

Джим начал новую атаку.

Когда Коотс отскочил назад, он ощутил слабость в ногах. Он знал, что должен быстро на что-то решиться. Он посмотрел на своего противника, и тут случилось то, что редко бывало в его жизни: его охватил страх. Перед ним находился уже не тот мальчишка, за которым он гнался через половину Африки. Перед ним стоял мужчина, высокий, широкоплечий, закалившийся как сталь в горниле жизни.

Коотс собрал все свое мужество и остатки сил и прыгнул на Джима, пытаясь простой силой веса и инерции оттеснить его назад. Джим не сдвинулся с места. Казалось, их разделяет только эфемерный барьер стремительно движущегося металла. Звон стали нарастал. Воины Бешвайо зачарованно следили за этой новой для них формой схватки. Они уже прекрасно поняли, что она требует искусства и силы, и ритмично подбадривали Джима, одновременно колотя ассегаями по щитам и пританцовывая на месте от возбуждения.

Это не могло тянуться долго. Бледные глаза Коотса уже наполнились отчаянием. Пот разбавлял кровь, струившуюся по его боку. Запястье Коотса начало слабеть, удар потерял уверенность. Джим парировал очередной отчаянный выпад, и клинки скрестились на уровне глаз противников. Они посмотрели друг на друга через серебряный крест, образованный сталью. На мгновение оба застыли, как групповая мраморная статуя.

Бешвайо почувствовал высокую драматичность момента и умолк.

И Коотс, и Джим знали, что тот, кто попытается высвободить свой клинок, подставит себя под смертельный удар. А потом Джим ощутил, как Коотс ломается. Он передвинул ногу и нажимом обоих плеч попытался оттолкнуть Джима. Джим оказался готов к этому, и, как только Коотс освободил свой меч, Джим выбросил вперед руку — стремительно, как гадюка.

Глаза Коотса распахнулись, но они выглядели бесцветными и слепыми. Его пальцы разжались, он уронил меч в грязь.

Джим стоял перед ним, а его клинок глубоко погрузился в грудь Коотса. Заметив, что эфес будто слегка пульсирует, Джим на мгновение подумал, что это отзвуки его собственного пульса. А потом осознал: клинок пронзил сердце Коотса и это передались остатки его биения…

На лице Коотса отразилось недоумение. Он открыл было рот, чтобы что-то произнести, но снова его закрыл. Его колени медленно подогнулись, и, когда он начал оседать на землю, Джим позволил своему клинку выскользнуть из тела. Коотс упал лицом в грязь, и воины Бешвайо взревели, как львиный прайд, добравшийся до добычи.

За несколько недель до этого три корабля — «Месть», «Эльф» и «Арктур» — с отливом вышли из Нативити-Бей. Они оставили Тазуза на его маленькой фелюге неподалеку от утеса, чтобы тот ждал прибытия флота Зейна, а сами ушли в засаду за восточный горизонт.

Руби Корниш на «Арктуре» каждый полдень проводил измерения положения солнца, а Кумрах на «Эльфе» и Батула на «Мести» инстинктивно вели корабли почти с такой же точностью, с какой это делал Корниш при помощи навигационных инструментов.

Мансур почти все дневные часы проводил на грот-мачте «Арктура», глядя на горизонт через подзорную трубу, пока его правый глаз не наливался кровью от напряжения и солнечного блеска на воде. А каждый вечер после раннего ужина с Корнишем он отправлялся в каюту Верити. И сидел допоздна за ее письменным бюро. Она дала ему ключ от ящиков.

— Никто и никогда не читал мои записи. Я писала по-арабски, чтобы ни отец, ни мать не могли ничего понять в них. Видишь ли, дорогой, я никогда по-настоящему не доверяла никому из них, — сказала Верити со смехом. — Хочу, чтобы ты стал первым, кто все это прочтет. Так ты сможешь разделить со мной мою жизнь и мои самые тайные мысли и секреты.

— Я смущен такой великой честью…

Голос Мансура слегка дрогнул при этих словах.