Гонитель

– Сам через это проходил. Первое изгнание – это такая инициация кровного гонителя. Перед тем, как обрести силу, придется пострадать. Всё, как в дешевой беллетристике.

– Силу? Я теперь что, как джедай буду?

– Как самый сильный джедай – маленький, сморщенный и зеленый. Спи, силы тебе еще пригодятся.

Плант покинул помещение, и я наконец-то остался один. Не в клетке, воображаемой пустыне или багажнике автомобиля. Без страха за свою жизнь, в тепле и на мягком матрасе. Для начала вполне хватит. А дальше – разберемся. В конце концов – главный я герой книги или нет?

Глава 10

Люди по-разному проводят свои выходные и отпуска: кто-то остается в городе, другие ездят на дачу, третьи путешествуют в дальнее или ближнее зарубежье. Но есть еще как минимум одна популярная забава, не теряющая актуальности на протяжении всей человеческой истории, но недоступная многим из-за семьи, состояния здоровья или времени. А именно – запой.

Бывал там и я. Причем подразумеваю настоящий ад, а не веселую двухдневную вечеринку с друзьями под старые фильмы и любимую музыку.

Тогда я пил не переставая, с самого утра, перекусывал чем попало, без явной цели и даты окончания мероприятия. Вообще, настоящий запой не может преследовать конкретной цели – он сам должен ею являться. У меня даже депрессии (обязательного в большинстве подобных случаев атрибута) не было. Лишь маниакальное желание потерять связь с миром. Я просыпался, чтобы опохмелиться. Ложился спать, чтобы были силы напиться вновь. Не отвечал на звонки и курил без остановки.

Меня часто тошнило, кружилась голова, было больно дышать, и постоянно кололо в груди. Мозг разрывался от ноющей, пульсирующей боли, а горло саднило из-за кашля. Тогда мне казалось, что хуже я себя уже никогда не почувствую. Как же я ошибался!

Теперь, когда меня безостановочно колотило в лихорадке, руки тряслись так, что я не мог и стакан с водой удержать, а череп почти ощутимо трещал от боли, я познал страдания.

Каждый раз, когда в горячечном бреду я закрывал глаза, из непроглядной тьмы мне являлись образы. Дикая, несовместимая смесь из страхов, эмоций и воспоминаний: там были и знакомый уже тучный мужик с куцыми усиками и похотью в глазах – давний «приятель» Елены Вениаминовны, и ее родители, и рвущаяся наружу боль измученной девушки.

Были одноклассники, полными презрения взглядами провожавшие совсем еще юного палача. Звали его, кстати, Костя. Отец, избивавший за трату отложенных на водку денег. И мать, с одобрением кивавшая в такт ударам.

Частенько я чувствовал холодную могильную сырость и слышал, как возле уха перебирают лапками тысячи пауков и скорпионов. С криками хватался за ногу, которая, казалось, истекала кровью и страшно болела.

А потом приходили они. Экс-начальница и Костя. Ничего не делали – просто сидели в темноте, вперившись светящимися ненавистью глазами. Они чего-то ждали. Отчаявшись, не понимая, когда от меня отвяжутся, я срывался на крик в попытках узнать, что им нужно. Но ответа не было.

Иногда они посылали видения, вернее – воспоминания. Глазами молодой, истерзанной чувством вины и стыда девушки я наблюдал, как закрывается крышка погреба, из которого доносился запах разложения.

Затем начались недели скитаний по лесам, голод и жажда, унизительные мольбы о помощи во встречавшихся на пути деревнях. И сила суккуба, которую она сумела осознать не сразу… Сколько страха, смущения и радости ощущалось, когда она впервые очаровала мужчину, буквально впитав его страдания. Приятные, согревающие израненную душу волны омывали в эти моменты всё ее естество. И отрадным было чувство, что она стала чуточку сильнее. С тех пор в ее жизни появился смысл – и цель, которая стоила всего.

Костя же никогда не считал себя жертвой. Лишь горящая пламенем ненависть, выпестованная его родителями, согревала изнутри. Каждый раз, когда отец его избивал, парнишка делал зарубку на спинке кровати, и каждый раз перед сном заново вспоминал очередной синяк и ушиб.

В день, когда вся спинка кровати, от края до края, покрылась зарубками, он пришел в спальню родителей. Они были мертвецки пьяны, и оттого даже тринадцатилетний юноша без особых проблем задушил подушкой сначала громко храпевшего отца, а затем, часто дыша от удовольствия и ощущения собственного могущества, покончил и с матерью. Сожаление и раскаяние пришли потом, когда было уже поздно: в его душе навсегда поселились ненависть и гнев сетха, подчинявшие разум, пьянившие вседозволенностью.

Я знал, что не делал ничего из виденного, но не мог избавиться от ощущения внезапной причастности ко всей этой грязи, что ушатом вылилась на голову. Словно липкая, пахнущая гнилью слизь обволокла меня и не позволяла вздохнуть.

Со временем, по прошествии часов или даже дней, ко мне в подсознание закралась простая мысль: стоит признать свою вину перед ними, лишь на секунду покаянно склонить голову – и мучения прекратятся. Это было так просто и притягательно, а соблазн столь велик, что я не раз оказывался на грани – в такие моменты из лихорадочного бреда меня кто-то выдергивал.