Гонитель

Быть может, то были лишь галлюцинации, но мне мерещился безумец в черных круглых очках: он сидел рядом, приложив руку к моей груди. На губах его краснела кровь, а рот шевелился, что-то невнятно проговаривая. Иногда он, устало разминая спину, кричал что-то про «слабовольных рохлей, получивших незаслуженную силу». Послышалось, наверное.

Но более остального на плаву меня держало другое. Иногда, в перерывах между агониями, до слуха доносилась нежная фортепианная музыка. Не в силах различить мелодию, я улавливал лишь отдельные сочетания звуков, которые никак не хотели сложиться в единую композицию, но придавали силы и надежду, как капли зачинающегося посреди пустыни дождя. Мелодия вела меня, словно появившаяся из ниоткуда тропинка в дремучем лесу. Дарила одновременно тепло и прохладу. И за всем этим двадцать пятым кадром виднелась стройная девушка с изумрудными глазами, чьи пальцы порхали над клавишами фортепиано. Иногда я пробовал протянуть руку, желая дотронуться до нее, убедиться, что она действительно рядом. В ответ она раздраженно цыкала, отмахивалась и говорила что-то про «больных извращенцев, пользующихся моментом». Показалось, наверное.

А под конец мне снова явился исполинский глаз, наблюдающий за мной сквозь тьму. Я видел, как сужается и расширяется черный, сотканный из мрака зрачок, как ветвисто расползаются сосуды по сероватому белку, и чувствовал высасывающий волю холод. Но в этот раз меня не покидало стойкое ощущение зыбкости видения, словно оно было лишь тенью самого себя. Зажмурившись и медленно дыша, стараясь успокоить вырывавшееся из груди сердце, я монотонно повторял себе, что всё виденное – лишь жуткий кошмар и наваждение. К огромному удивлению, это сработало, и глаз, моргнув на прощанье, лопнул мыльным пузырем.

Но всё когда-то заканчивается – настало время и мне прийти в себя. Открыв глаза, увидел габаритного мужика с рыжей бородой, сидевшего на табуретке напротив. В одной руке он держал огромный сэндвич из хрустящего багета, ветчины и сыра, уминая его с поразительной скоростью. В другой руке я увидел потрепанную книжонку, на обложке которой красовалась надпись: «Портрет Дориана Грея». Каждый раз перед тем, как перевернуть страницу, он облизывал указательный палец, отчего на моем измученном теле вставали дыбом все волоски: никогда не переносил такую вот привычку. Откашлявшись, я натянул на себя смятое одеяло.

– Проснулась, принцесса! – пробасил бородач, аккуратно положил раскрытую книжку на табурет и, запихнув в рот оставшуюся треть сэндвича, спешно покинул комнату.

Находился я всё там же: бочки с пивом, потолок из покрытых лаком досок, керамическая плитка песочного цвета, пара массивных деревянных дверей. Вдоль стены с тканевыми обоями в зеленую полоску – несколько удобных на вид кресел и тумбочек подле них. А возле входа – черное пианино, которого, насколько я помнил, раньше тут не было. Зачем его сюда приволокли? Уж не оно ли слышалась мне сквозь сон?.. Вообще, мне здесь начинает нравиться: чисто, уютно, а если еще и покормят, я даже почувствую себя счастливым. В голове всё еще царил сумбур, но от прежней слабости не осталось и следа, хотя мышцы по всему телу болели так, словно я неделю не вылезал из тренажерного зала. Немного смущало, что был я совершенно гол, оттого закрылся одеялом по самый подбородок. В последние дни мне вообще жутко не везло с одеждой, но что-то подсказывало – в этом пансионате найдется какой-нибудь прикид моего размера.

– Клянусь Ашмедаем, от этого запаха можно кони двинуть, – одна из массивных дверей отворилась, и в помещение вошла Маришка. Раскрасневшаяся, с блестящей от пота кожей и в обтягивающей спортивной форме, она намертво приковала к себе мой взгляд. – Еще и накрошил кто-то повсюду. Карлос, свинья! – сложив ладони рупором, крикнула она куда-то наверх. – В следующий раз буду подметать пол твоей бородой!

– Не подкатывай ко мне, подстилка! – донеслось сверху.

– И вам здравствуйте, Марь Иванна, – глупо улыбнувшись, проговорил я. – Миленько тут у вас. Сервис ненавязчивый, номер просторный и горничная симпатичная. Может, еще и домой отвезут?

– Если бы не брезговала, обязательно приложила бы ладонь ко лбу. Или градусник вставила куда-нибудь поглубже, – скрестив руки на груди, озабоченным тоном сообщила девушка. – Плант сказал, если ты очнешься – будешь как новенький. Видимо, что-то он всё же напутал. Домой можешь валить в любой момент, никто тебя не держит. Только вот, чую, избавиться от твоей компании будет теперь не так-то просто.

– Не умеете вы комплименты принимать, Марь Иванна, – внутренне напрягся я от фразы «если очнешься». – Любой благовоспитанный джентльмен обязан обратить внимание на красоту дамы, польстившей его своим присутствием.

– Джентльмену не мешало бы принять душ, – зажав нос, гнусаво произнесла Маришка, – и надеть что-нибудь кроме грязного одеяла. Не очень-то ты этикетом владеешь, – покачав головой, она направилась к лестнице. – Не могу больше здесь находиться. Тебе-то хорошо: свое, видать, не пахнет.