Горячка

 «Почему, – спрашивал я себя, потягивая ром со льдом, –  здоровые люди, совершенно не чувствуют настоящего биения жизни?  Их Дух, вопреки ожиданию, слаб; зачастую они ведут существование достойное слизня, прикрывая своей работой или  семьёй полную свою неспособность быть смелее, яростнее, решительнее. Они не могут принять мир со всем его разнообразием и упрямо твердят только об одной его стороне. О той,  которую они видят, в которую верят, к которой принадлежат и, кроме которой, ничего не желают знать. Всё скрытое и неявное, для них – табу. В чём причина этого? Почему так происходит? Что  мешает им проснуться? Заимев глупых жён и пару детишек, они начинаю говорить свысока и благодушно посмеиваться над  теми, у кого этого нет, как будто это так трудно, обрюхатить далеко не самую прихотливую и привлекательную самку в стае, а потом кормить её и своё потомство. Но такой трюк способна проделать обычная ласточка, для этого не нужно рождаться человеком! Они говорят, что они ответственны за семью и не могут рисковать, но это снова враньё! Настоящим людям это никогда не мешало быть людьми. Эти молодчики и в молодости, будучи совершенно свободными, были точно такими же дерьмоедами и шагу боялись ступить в сторону от широкой, проторенной тропы, вечно болтаясь в обозе.  Те же, кто обладает и страстью и желанием прорвать обволакивающую всех нас пелену и увидеть нечто большее, – всегда существовавшее и существующее, но с трудом различимое сквозь саван быта,  – часто больны и немощны, и чувствуют себя весьма прескверно. Казалось бы, какие тут могут быть  подвиги и похождения?  Но нет. Они идут! Идут вопреки всему! Под градом неудач и насмешек, в жару и холод, неся в себе какие-то крохи идеалов и зверя своих болей, идут и имеют силы  улыбаться свои невзгодам!  Идут лишь за темчтобы проложить новый путь для тех, кто прожил жизнь в покое и неге, не зная ни боли, ни непонимания, ни страдания, ни сострадания… Да-а-а…  Посади, – размышлял я, –  этих лоснящихся от здоровья типов,  в мою шкуру  (в мой самый хороший день!) и они  взвоют и побегут по врачам и целителям, побросав всё на свете и поглаживая себя бедненьких и несчастненьких по различным местам, я же, не просто терплю это как данность, но моя душа ещё и стремиться ввысь, к Запредельному… И что это за блядская закономерность такая?! Зачем это придумано так, а не иначе? К чему всё это?»   Я глотнул ещё рому и улыбнулся. День удался.  Пусть меня мучила жара, бессонница, похмелье и моя старая подруга язва, выгрызающая мои внутренности как пресловутый античный лисёнок.  Пусть жесточайшая  невралгия уже больше года деловито доводит меня до исступления так, что темнеет в глазах, а тело наливается чёрным свинцом. Пусть по утрам у меня из задницы струиться  кровь – эта алая спутнца геморроя, –  пусть! Боль и творчество как видно добрые друзья, и мне не избежать этого вечного союза. Ничего, ведь если всё это – правда, то, судя по тому, что я разваливаюсь на куски и ощущаю себя Франкенштейном, я на верном пути, –  а это здорово утешает, не так ли?!

Я снова углубился в Фолкнера: «Не нужно никуда ехать, – писал он. – Все события достойные пера разворачиваются прямо у вас под носом. В вашем городе. На вашей улице. В вашем сердце. Вам стоит лишь собрать их воедино и дать им имя. Много имён…»

«Чёрт, – думал я, – и как ему это удаётся? Он что и вправду такой умный?» Мой бокал опустел, я  поймал вопросительный взгляд официантки и утвердительно кивнул ей «Ещё один». Она подошла, худая и некрасивая, и тепло мне  улыбнулась. Жить было хорошо.

Глава 19

– Идём!

– Куда?

– Идём, идём, я покажу…

Я взял Оксану за руку. Она встала из-за столика и пошла со мной. Мы поднялись по лесенке, потом ещё по одной, завернули за угол и оказались в небольшом закутке.

– Пришли. Ну, как тебе местечко?

– Здесь?! ты с ума сошёл!.. –  с дрожащим от восторга и возбуждения голосом зашептала она. От вида её расширившихся зрачков, изменившегося голоса и чего-то ещё неуловимо-возбуждающего, понятного только двоим, я сам задрожал от желания.

– Здесь… – охрипшим голосом говорил я ей, жадно ощупывая её руками. –  Вот сюда вставай… да…

– О!.. – она опёрлась руками на низенькие перильца, а я резко вошёл в неё сзади и быстро задвигался. Под нами, немного наискосок, далеко внизу, толпились люди – мы были в  ГУМе…

– О-о-о!.. О-о-о!!!

– Не шуми, – зло шептал я ей, но от этого она возбуждалась ещё больше.

– О-о-о!..

– Тихо говорю!.. Тихо, сучка!..

– А-а-а!.. О-о-о…

– Блять!

– ААААА!

Я ускорил движение и, почувствовав, как всё сжимается у неё внутри, кончил.

Потом, нервно хихикая и тяжело дыша, мы спустились с маленькой  верхней угловой площадки в конце ГУМа, прошли на второй этаж и сели за свой столик в кафе.  Всё прошло гладко, мы отсутствовали меньше пяти минут. Оксана выглядела  довольной и вызывающе сексуальной. Мне опять захотелось овладеть ею…

– Я те-бя хо-чу, – одними губами сказал я ей.

– Ты сумасшедший! Я тебя люблю…

– И я тебя… Здорово там, да?..

– О-о-о, не говори пока ничего… дай мне сок…

– Кончился. Вино будешь?

– Давай-давай!.. О-о-о…