Горящий рукав (Проза жизни)

— Помогай, что ли! — скомандовал злобно, словно я во всем виноват.

Я ухватил его могучий костяк, напрягся — сейчас опять грыжа выскочит! — застонал.

— Да не так! — сипел батя. — За жопу хватай! За жопу, я тебе сказал, за крестец — слышишь, нет?!

Сила его духа уже никак не соответствовала его силе плотской, увы!

Шлепнулись с ним на кафель, вместе с грязной водой.

— Все! Дальше сам разбирайся!

Ушел!

Существуют дела более важные!

Так ли?

Вопрос о выборах стоял первым, поэтому я, не переведя еще дыхания, сказал:

— Нет.

— Этого я и боялся! — расстроенный Воскобойников стукнул кулаком.

Реакция остальных была не такой ясной. Я знал — многие были за Михаила Кураева. Чулаки, отказываясь общаться с властями, предложил Кураеву представлять писателей в Смольном, и тот за эти годы обосновался там — что, собственно, и требовалось. Так кому же, как не ему? Известный писатель, говоривший весомо, с паузами, заставляющий слушать себя столько времени, сколько он считал нужным говорить, — хотя порой все давно было уже понятно... но ведь надо не только сказать, но и силу показать, чтобы прочувствовали и подчинились. Я же в таких случаях не договаривал фраз, комкал и стеснялся. Так кому подчинятся? Ему.

— Ладно, — вдруг проговорил я.

Пару месяцев назад уже назначались перевыборы, и, поскольку тогда домашняя жизнь была полегче, я в это дело влез. Как раз гостил тогда приехавший из Германии Арро. Беседовал со своей старой гвардией, пришел ко мне вечером веселый, выпивший и сказал:

— Можешь не волноваться — завтра выборов не будет.

— Как?

— Решили так, умные люди. Кураеву предложили баллотироваться. Он обещал подумать.

— А меня не предупредили почему? Я ж готовлюсь!

Арро пожал тогда плечом.

И вот теперь, когда кончились все сроки ожидания, упрямство снова подхлестнуло меня. Против чего упрямство? А против всего, что мне не нравится, против всего, что, как мне кажется, унижает нас: надменность, равнодушие, высокомерие тех, кто мало что сделал, но много о себе мнит и нами распоряжается. Давно не испытывал ярости... и зря!

— Я думаю — Попова мы можем поддержать, — послышался голос добродушного Штемлера. — Он старый друг многих из нас, много десятков лет мы его знаем... и он нас не подводил.

— Записываем кандидатуру Попова. Другие предложения? — произнес Фоняков.

«Кто пользовался любовью женщин и уважением мужчин» — тот, согласно моему любимому Шодерло де Лакло, прожил жизнь не впустую. И теперь, когда первое уже не так важно, — выясним со вторым... Хотя женщины у нас тоже голосуют — «...и уважением женщин».

Покатый овальный зал Дома журналистов заполнился — после многих собраний полупустых, когда ничего не решалось, — впервые за много лет. Я глянул, войдя: головы все седые. А начинать надо новую жизнь! В который уже раз! Кто же так мучает нас? Ведь не случайно эти головы тут оказались! Каждый сочинил по нескольку книг, и никому убытку от этого не было, если еще издательства кормились от нас и Литфонд с его Домами творчества, дачами... Как же это могло вдруг разладиться? Крепко надо было кому-то постараться!

Заявки со всей страны на наши книги приходили!.. Нет страны? И сами мы в этом виноваты? Нет! Чтобы почта перестала работать — мы этого не просили. Это кто-то специально носом тычет нас: хотели по-вашему, а вышло по-нашему. Не рады были, что абзацы у вас выкидывают? Довольны теперь? Не из чего выбрасывать ваши абзацы! Нет ваших книг. А заплати любому из вас рубль — что скажем, то и напишете, хоть с конца к началу, хоть носом, хоть левой рукой! Добились свободы? Вкушайте ее. Не нравится — наберем новых, эти без гонора: хоть про кокаин напишут, хоть про нафталин. Как закажут! А к вам больше никто не придет.

Хватит ныть. Вызывают. Надо на трибуну идти.

Видно, мои переживания за наши дела показались искренними, и после выступления Кураева — конкурента, обещавшего вплести нас во всероссийский литературный процесс, избрали все же меня. Большинством, правда отнюдь не подавляющим: сто голосов за Кураева, сто сорок за меня.

Теперь уважение женщин и любовь мужчин надо не терять. И начинать надо с тех дел, которые я люблю всего менее, — в гости к начальству идти. У меня нет твердости Чулаки. Для меня долго быть в нелюбви к кому-то — все равно что плавать в серной кислоте. Я долго этого не выдерживаю. И я как раз хотел предложить городу, в лице начальства, мир и союз.

— Пройдите.

Первый визит мой был к Ирине Потехиной, недавно и неожиданно ставшей председателем Комитета по печати вместо мужа своего, Александра Потехина. Откуда вдруг берутся люди, от которых зависит твоя судьба да и жизнь целого Союза писателей? Потехины были из комсомола, как и все нынешние управленцы. Ну и что? Других у нас теперь нет. Я же помню, как они отправляли меня, молодого писателя, давая деньги на месяц житья, в разные городки Ленинградской области, где я фактически не бывал... но книжек понаписал за это время немало. Ай плохо?