Горят огни

— Смотри-ка, держит обещание, — ехидно ухмыляется Таля, едва мы переступаем порог кабинета английского, направляясь в столовую. — Хотя я не удивлюсь, если Ник использует ваши с Костей фотки вместо мишени, когда хочет поупражняться в стрельбе.

Обещание? Какое обещание? Твою ж налево, у нас ведь был уговор.

— Черт, — простонала я, как обычно, невыспавшаяся. — Теперь ведь и правда придется делать этот дурацкий Хэллоуин, будь он неладен, — не удержавшись, я зеваю.

— Что, Костик не дает спать по ночам? — сестра игриво подмигивает.

— Что-то вроде того, — я выдавливаю из себя кривую улыбку. — Заставляет сутки напролет штудировать семейные архивы, — я угрюмо шмыгаю носом. — С другой стороны, я и правда начинаю понемногу что-то понимать.

От смеха Талю практически сгибает пополам.

— То-то я смотрю, что из твоей комнаты никогда не слышно ничего, кроме мата, — подруга пытается успокоиться, но пока безуспешно. — На вашем месте я бы ловила каждый момент: если что, бабушка возвращается послезавтра, — напоминает она.

Пожалуйста, только не это. Конечно, я соскучилась по бабуле и по нашим вечерним посиделкам втроем с Талей, но как мы, черт возьми, объясним ей то, что происходит в нашем доме? Мне не очень хотелось по первому же зову каждый раз ехать к черту на кулички, в какие-то дальние дали аж за Алтуфьево, а других штаб-квартир или подобных мест у нас не было. Дома дяди и Леонида Викторовича отпадали сразу: если бы такой вариант был доступен, то его бы давно уже использовали. Ник живет, как и я, у бабушки, а Костя… Точно, у Кости ведь есть целый дом, да еще и не с самой плохой локацией: надо поговорить с ним на эту тему, и, если парень согласится, перенести условное место сбора к нему.

В жизни бы не подумала, что настанет момент, когда вне дома будет ночевать не Таля, а наоборот, я, а сестра будет прикрывать меня перед бабушкой, но сейчас всё к этому и идет: последние полторы недели Костя успешно жил у нас, и я так к этому привыкла, что вряд ли теперь смогу спокойно заснуть без этого теплого человека рядом.

Интересно, что Ник с дядей собирались делать, если бы бабушка вернулась раньше, чем меня бы вызволили? Снова наплели бы ей, что я в Лондоне по какой-нибудь надуманной причине, или изобрели бы что-то поинтереснее? В конце концов, бабушка — умная женщина, и сразу бы заподозрила, что что-то не так. Не проще ли было бы рассказать ей правду?

Между прочим, это звучало как действительно хорошая идея, которая моментально облегчила бы всем жизнь. Пожалуй, именно так я и сделаю, как только бабуля приедет.

Через два дня я встречаю ее на пороге с, пожалуй, чересчур навязчивой улыбкой: только бы она ни о чем не догадалась. К примеру, Димас, последнее время обитавший в бабушкиной комнате, покинул этот дом всего полчаса назад. На время он поселился у Люси и Паши, поскольку ему пока лучше было не оставаться одному, хотя Таля была готова самоотверженно ездить к нему каждый день и делать перевязки. Мне казалось, дело совсем не в этом — Дима уже справился бы и сам — просто в его квартире всё слишком напоминало о Зое.

О том, что Бродяга, на долгие прогулки с которым у меня почти не осталось времени, перевернул вверх дном все огороды, тоже лучше было умолчать. Как сказать про Костю, я и вовсе была без понятия.

Получилось так, что парень при всем желании не мог вернуться к себе домой: его жилище взорвали спустя пару часов после того, как Костя подверг той же участи загородный дом Елисеева. Собственно, если бы с бабушкой об этом говорил Ник, придумав какую-нибудь убедительную легенду, было бы еще ничего — это ведь его лучший друг — но из моих уст фраза наподобие «Это Костя, и он будет жить с нами» звучала бы слишком однозначно.

Все вокруг такие жизнерадостные, что бабушка и правда начинает что-то подозревать, и я, чуть не уронив на пол тяжелый заварник, выдаю первое, что приходит в голову:

— Бабуль, а можно Костя пока поживет у нас?

Пока бабушка пытается осознать услышанное, Ник, издав какой-то непонятный булькающий звук, смотрит на меня страшными глазами и спешит объяснить:

— Да-а, — он тянет «а» непозволительно долго, но всё же успевает придумать: — просто у него сейчас ремонт.

По бабушкиному взгляду видно, что она не верит ни единому слову: слишком уж хорошо она нас знает — но разрешает и даже не задает вопросов, видимо, не желая сподвигать нас на еще большее вранье. Всё-таки святые люди — бабушки.

Я пытаюсь понять, в какой именно момент мое решительное намерение признаться бабуле во всём перешло в панические старания сделать так, чтобы она ни о чем не узнала — может, как раз для нее будет безопаснее оставаться в неведении? Наш дом — не самое спокойное место; мы-то все готовы к рискам и знаем, как всё может для нас закончиться, но бабушку никто, собственно, не спросил, и лучше бы увезти ее подальше, чтобы уберечь в случае чего. Думать о таком случае отчаянно не хотелось, да и тогда придется всё рассказать бабуле; неужели и правда нет других вариантов?