Горицвет. лесной роман. Часть 2(СИ)

- Ну, да что там, - протянул он, - вам я думаю, можно это услышать. Вы умеете слушать, умеете молчать. Последнее так редко встречается в женщинах. И вы знаете, вы знаете, что он на вас очень похож? Он один из всех наших детей кажется мне чужим, простите... простите, что так вырвалось, но это правда. Георгий... то есть, Юра, он один пошел в эту вашу ельчаниновскую породу и, я иногда, подозреваю, что в этом причина моего недопонимания, раздражительности и всего... всего этого неловкого, несносного положения. Ни в ком другом из детей я не чувствую этого. Напротив, во всех остальных, даже в девочке, которая вроде бы совсем еще кроха, я вижу свое, родное. Они ручные, понятные. Я знаю, как себя с ними вести. С Юрой я ничего не знаю. Он все время уходит от меня, а я... он же мой сын, понимаете?

- Он чем-нибудь огорчил вас?

- Нет, то бишь, не то что бы. Это последнее, из-за чего мы даже с Лялей повздорили - просто размолвка. Мелочь.

- А что такое? Ляля мне ничего не рассказывала.

- Так, ничего особенного. На этой неделе мы получили письмо от вашего отца, уже не первое. Он настоятельно просит, чтобы мы отправили Юру в Москву. Необходимо, видите ли, чтобы мальчик, подобно всем вашим предкам, поступил на военную службу. Павел Васильевич уже договорился о месте для Юры в Александровском корпусе. Из деликатности он, разумеется, не уточнил, что значит "договорился", но я-то понимаю - речь идет о моем плебейском происхождении. А оно, надо полагать, сильно затрудняло дело. Но вот, изволите видеть, вашему батюшке удалось преодолеть все затруднения. Остается только приехать и выдержать экзамен. Каково?

- И что же? - Жекки с искренним недоумением уставилась на шурина. - По-моему, отец не предлагает ничего плохого, а совсем наоборот, кажется, делает разумное предложение. Юра живой подвижный мальчик и в кадетском корпусе ему наверняка понравится.

- Да как вы не понимаете, - воскликнул доктор, сразу впадая в обычную горячность. - Я не позволю, чтобы мой сын шел на службу ко всем этим опричникам или, тем более, чтобы сам стал опричником. Я не позволю никому сделать из него слугу, раба, приспешника этой беззаконной власти. Этого не будет, пока я жив.

- Простите, - сказала Жекки, не поняв до конца сущности претензий Николая Степановича. Она была слишком далека от политики как таковой и политических воззрений доктора, в частности, чтобы найтись с правильным возражением. - Но ведь и вы, кажется, служите?

- Я? - Николай Степанович чуть не подпрыгнул, как будто Жекки дала ему ногой под зад. - Я, любезнейшая Евгения Павловна служу, да-с. Но не опричникам, а людям. Простите за прямоту, всегда считал и считаю, что служу только и исключительно народу, а не узурпаторам, грабящим этот народ. Я лечу людей, я врач. Прошу понять разницу.

Жекки все равно не поняла, какая тут разница. В вынужденных спорах на неинтересные темы (наука, искусство, политика), когда собственного мнения у нее не было, приходилось безоглядно заимствовать чужое. В данном случае годилось что-нибудь из прежних пространных высказываний отца. Тем более, косвенно он уже был втянут в сегодняшние прения с зятем.

- Насколько я знаю, мои предки служили не узурпаторам, - сказала Жекки, вообразив себя на месте Павла Васильевича. - И Юра, став офицером, ничем не запятнал бы своего доброго имени.

- Ха. Не служили? А кому же, по-вашему, служили в лейб-гвардии? В Красном Селе, на Царицином лугу?

- Не забывайте, что под Севастополем, Плевной и в Туркестане они тоже служили.

- Не принимаю! К этому их вынуждал произвол и преступления той же власти, ничего более.

- Ну, а самого-то Юру вы спрашивали? - Жекки слегка выправила разговор, не желая более раздражать Николая Степановича. Доктор ей нужен был в смирном расположении. - Спрашивали, чего он сам хочет?

- Ляля намекнула ему, и, по-моему, напрасно это сделала. Юра еще слишком мал, чтобы решать собственную судьбу. Но он естественно сказал эту чепуху, что не хочет быть военным, а будет самым знаменитым в мире автомобильным гонщиком.

- А, ну конечно, он же бредит автомобилями.

- Как до того бредил американскими индейцами, а еще раньше - аквариумными рыбками.

- Так, стало быть, для вас нет никакой причины попусту расстраиваться. Юра не хочет никуда уезжать, ну и хорошо. Хотите, я сама напишу отцу, чтобы он на время отложил свою идею с кадетским корпусом. Я сумею его убедить, мне это не будет трудно.

- Пожалуй, весьма обяжете, - как-то нехотя согласился доктор, - но вы поймите, эта история и наша размолвка и с Юрой, и с Лялей, это все, в сущности, такие пустяки.

- А что же не пустяки?

Николай Степанович так же нехотя махнул рукой и снова подошел к окну. Было видно, что он больше не хочет говорить на эту тему.

VII