Горицвет. лесной роман. Часть 2(СИ)

- Я думаю, что очень хорошо понимаю вас, Николай Степанович, - сказала Жекки, чувствуя, что более благоприятной минуты не будет. - Понимаю даже лучше, чем вы можете надеяться. - Она сделала паузу и, вздохнув с непритворной тяжестью, продолжила: - Знаете, Аболешев сегодня утром опять куда-то уехал. Даже не простился. Это, конечно, случалось с ним и раньше, но мне от этого не легче. Уж, поверьте. И я давно хотела вас спросить, да все как-то не было случая. Хотела спросить, как доктора... Понимаете. Вы не могли не замечать в Павле... словом, вы не могли бы сказать мне о нем что-нибудь, как врач. Может быть, Аболешев обращался к вам?

Николай Степанович пристально посмотрел на Жекки. Его глаза излучали совершенное понимание. Собственные раздраженность и озабоченность, только что выводившие его из себя, незаметно сменились сочувствием и полной сосредоточенностью на другом человеке.

- Нет, он не обращался ко мне ни разу, - сказал Николай Степанович, усаживаясь напротив гостьи. - Но я не слепой, и конечно, кое-что замечал. Каюсь, что не сразу, а исподволь стал разбираться в причинах и нашел у Павла Всеволодовича все типичные симптомы опиумной зависимости, если вам угодно заговорить о ней. Я, простите, сам не осмеливался обсуждать с вами эту тему, хотя, может быть, и должен был, именно как врач. Но Павел Всеволодович человек весьма... мм, сложный. И он не является моим пациентом, что не позволяет мне вмешиваться. Словом... я, сами видите, оставался в стороне. То есть... В какой-то ваш приезд я позволил себе один на один заговорить с ним, но натолкнулся в буквальном смысле на стену. Павел Всеволодович не пожелал меня слушать. Но, повторяю, я не слепой. - Николай Степанович мягко, но, уже не смущаясь, пожал руку Жекки.

- Евгения Павловна, голубушка, вам можно лишь посочувствовать. То, что происходит с Павлом... зашло, судя по всему, уже чересчур далеко.

Сердце у Жекки застонало, как показалось, за одну секунду вобрав в себя и острую, не утихавшую до сих пор головную боль, и черные призраки минувшей ночи, и все тревожные, болезненные дневные переживания. "Зашло чересчур далеко", - повторила она про себя, без дальнейших медицинских объяснений догадываясь, что это значит.

- Могу предполагать, что употребление им опиума и, возможно, еще каких-то морфинов тянется несколько лет, - сказал Николай Степанович. Видя, как Жекки изменилась в лице, он лишь нежнее и крепче сжал ее руку. - На это указывают характерные для хронических морфинистов особенности поведения. Не сомневаюсь, что Павел Всеволодович пытался избавиться от этого. Помниться, вы говорили что-то о его лечебных визитах в Москву и в Нижеславль, но... В общем, у него остается все меньше и меньше времени. Да-с, Жекки, вы, как мне кажется, имеете право это знать. Вы очень сильная, вы сможете...

- Сколько... - Жекки с усилием разжала губы, которые начинали дрожать, - сколько это еще может продолжаться?

- Трудно сказать. Может быть, еще год, от силы - два. А может - закончится внезапно, прямо сейчас. - Николай Степанович снова слегка потерялся и, немного смущаясь, заглянул в ее наполнившиеся влагой глаза. - Ну, ну, Евгения Павловна, вам надо принять это. Я знаю по опыту, ничего другого тут не придумаешь.

- Я не хочу, - коротко сказала Жекки. Боль из сердца уже отхлынула, и сейчас она чувствовала более слабое, но зато неутихающее давящее ощущение во всем теле. Такое с ней бывало только, когда проходил ее неизбывный страшный "сон". Ощущение, казавшееся по временам смертельным.

- Э, да у вас, голубушка, должно быть мигрень? - сказал доктор и подошел к стеклянному шкафу, стоявшему за его рабочим столом.

Жекки знала, что в этом шкафу Николай Степанович хранил помимо лекарств разные химические реактивы и приспособления для химических опытов, которыми когда-то в молодости увлекался. Насыпав в стакан с водой какой-то порошок, и дождавшись, пока тот хорошенько растворится, он подал его Жекки. Она выпила, не почувствовав ни вкуса, ни запаха лекарства.

VIII