Горицвет. лесной роман. Часть 2(СИ)

Поэтому единственное, о чем Жекки попросила Николая Степановича был порошок от мигрени. Когда доктор протянул ей картонную коробочку с лекарством, Жекки взяла ее, уже не чувствуя той давящей тяжести, что изводила ее несколько минут назад. Отчасти удовлетворившись ее состоянием, Николай Степанович проводил свояченицу в столовую. Он и сам, не без основания, считал себя неплохим врачом.

IX

Из-под фаянсовой крышки супницы, расписанной голубыми цветами, поднимался легкий аппетитный пар. Жекки ловила на себе озабоченные взгляды сестры, занявшей за столом место хозяйки. Николай Степанович церемонно положил на колени белоснежную салфетку. Степа с Павлушей вовсю уминали хлеб, приготовившись окунуть ложки в тарелки со щами. Все томились одинаковым ожиданием. Наконец, дверь распахнулась, и запыхавшийся Юра влетел в столовую.

Он как всегда опоздал. Вспотевшие волосы двумя мокрыми колечками приклеились у него ко лбу. На щеках переливался влажный румянец. В глазах еще не погасло что-то блестящее и веселое, явно относившееся к той бурной уличной жизни, от которой он еще не вполне оторвался. Он так торопился, что мог дышать лишь через рот. Алефтина, всегда обедавшая с семьей, метнула на строптивого воспитанника суровый осуждающий взгляд. Елена Павловна потребовала, чтобы Юра немедленно шел мыть руки. Николай Степанович ничего не сказал, но по его виду можно было догадаться, что никакого нервного срыва в столовой он не допустит.

Юра явился умытый и причесанный через пять минут и, усевшись за стол, принялся с торопливой жадностью глотать куски и шумно втягивать в себя содержимое быстро заработавшей ложки. Будь на то его воля, он, вероятно, предпочел бы поглощать щи прямо через край тарелки, а говяжьи битки, плававшие в сметане, есть вообще не пережевывая, дабы тем самым ускорить обеденный обряд и сэкономить свое ускользающее, разрывающееся на клочки, время.

Эта жадная торопливость, вызвав замечание Елены Павловны, не помешала Юре ближе к концу трапезы дважды запустить хлебным мякишем в Степу и произвести ответное неравное столкновение под столом своих и братниных ботинок. Подтолкнув Павлушу под локоть, он с незаметным задором спровоцировал опрокидывание на скатерть большой чашки киселя. Рев Павлуши удалось сравнительно быстро заглушить лишь благодаря заботливой сноровке Алефтины, подсунувшей младшему Коробейникову утешительный кусок яблочного пирога.

Юра был незаслуженно пощажен за свои выходки, а вот снова умыкнуть на улицу, вывернувшись из-под рук Алефтины, ему не позволили. Опытная нянька знала "негодного мальчишку" как облупленного, и прежде чем он успел проскользнуть в дверь столовой, надежно завладела Юриной рукой. "Куда ж ты, голубь мой, лететь надумал? Ишь вить неугомонный. А уроки на завтра, поди, не учены, не готовлены? Ступай-ка к себе". Юре ничего не оставалось, как подняться наверх, в свою комнату, зная наверняка, что незаметно спуститься по лестнице в ближайшие два-три часа ни за что не удастся. Алефтина непременно будет сторожить его где-нибудь поблизости.

За обедом Жекки сказала о своем отъезде в деревню. И Николай Степнович, и Ляля встретили это известие довольно спокойно, впрочем, зная сестру, Жекки предполагала, что на самом деле, Ляля, конечно, огорчилась. Выражение суровой озабоченности не покидало ее лица почти все время, пока продолжался обед. И Жекки хорошо понимала, что это выражение предназначалось отнюдь не расшалившемуся Юре.

- Ты знаешь, что я обычно прекращаю любые разговоры, когда они вырождаются в банальное сплетничанье, - холодно начала Елена Павловна, запершись вместе с Жекки в гостиной, наполненной густым приторным запахом роз.

Ярко полыхая над круглым столом, розы словно бы покорили все замкнутое пространство комнаты, но в их торжестве, как в густом аромате сочных бутонов, с неуловимой притягательностью уже переплелось тленье. Короткая тень недолговечности незаметно пролегла от поселившей их хрупкой вазы к расплывающимся по лаковой столешнице пунцовым отсветам. Жекки почувствовала, что запах цветов утратил свежесть и стал отдавать трупной прелью. Она подошла к окну, со звоном растворив одну створку.

- Ну, еще бы, - сказала она, вдохнув свежего воздуха. - Я тоже не выношу ваших добрых инчан с их базарными пересудами.

- Жекки, - сказала Ляля, не меняя тона и глядя на сестру воинственно блестящими глазами, - я ничего не говорила тебе вчера, хотя уже вчера мне дважды довелось слышать, как о тебе рассказывают вещи совершенно недопустимые.

- Не обращай внимания, Лялечка. Это все от безделья. Поговорят и перестанут. Ведь нашим кумушкам дай только повод. Сегодня - я, ну а завтра пропадет бочонок тухлых сельдей у Ахросимова, или старая ведьма Брынкина за ужином подавится куриной косточкой. И тема разговоров тотчас переменится, вот увидишь.