Город без войны

Сашка посмотрел, как перед ним закрывается выход на волю и сел на пол. В камере была теперь кромешная темнота и тишина. Охранник ушёл, соседей, очевидно, не было. Сашка пошарил вокруг себя руками и понял, что пол мокрый и грязный. Ну вот и всё. Теперь он точно умрёт. Странно, почему рядом нет Шиза? Шиза, который так много говорил и о смерти, и о том, что умереть нельзя. Что бы он мог сказать сейчас? «Хоть бы быстрее расстреляли, – подумал Сашка, – Да ведь им сначала помучить надо. Илья, наверное, тоже мечтает о расстреле», – при этой мысли Сашка опять заплакал. И, словно в ответ на его слёзы, под потолком загорелась тусклая лампочка. Сашка закинул голову и смотрел на неё изумленно и испуганно. Света в таком месте не должно было быть. Его зажгли по ошибке. Сашка оглядел­ся: камера оказалась каменным мешком размером два на два метра. По стенам периодически стекали мутные капли, но было холодно. Так, что изо рта шёл пар. Сашка сидел у самой двери, а к противоположной стене была привинчена ржавая металлическая скамейка. Ещё в комнате было отверстие в полу, служившее туалетом. Сашка встал, чтобы перебраться на скамейку, и пошатнулся от сильной головной боли. Всё вокруг запрыгало, в горле перехватило. Сашка упал на колени, сжав голову руками. «Меня же только один раз ударили, – с трудом подумал он. – Почему же так больно?» В голове что-то пульсировало и дёргалось. Стало жарко. Сашка с трудом вдохнул, стянул телогрейку, свитер и остался в одной рубашке. Тошнота и боль немного утихли. Сашка поднялся, расстелил свои вещи на скамейке, лёг сверху и стал смотреть на лампочку под потолком, как когда-то на свечку. Но этот свет не давал облегчения и спокойствия. Напряжение прыгало, и проволока в стеклянном шарике то начинала полыхать, то становилась едва различимым червячком. С темнотой подкрадывался холод, со светом – духота и дурнота. И ощущение, что он сходит с ума. Хотелось то одеться потеплее, то раздеться, то лежать, не шевелясь, то вскочить и бегать по камере и стучать в дверь, чтобы услышали, чтобы открыли. Пусть будет что угодно, только бы уйти отсюда. Стены камеры плавно покачивались, и в какой-то момент Сашка отчётливо понял, что они сближаются. Сближаются, чтобы раздавить его. Так просто. И не надо тратить патроны. Так было и с Ильёй. Стены сдавили его, поэтому он так выглядел. Сашка вспомнил лицо Ильи и его вырвало. Он упал на пол, не замечая, что пачкается, и поду­мал, что так немного прохладней. Приступы стали повторяться: сначала темнело в глазах, потом он начинал задыхаться, кататься по полу от боли в голове, потом его рвало. После наступала передышка, во время которой мучил только страх. Жутко было до одури: когда его расстреляют, сегодня или потом? Как они это делают? Из чего? А может, не расстреляют? Что с ним будут де­лать тогда?… И Сашка готов был кричать от этого страха, несравнимого ни с чем, испытанным прежде. И боялся он даже не пули, не того, что жизнь его вдруг оборвётся. Он столько раз уже был готов к этому… Он боялся того, что сделают это с ним какие-то люди, сделают не по справедливости, а лишь по своему желанию. И он ничем не сможет им помешать. Он не сможет ни убежать, ни сопротивляться. И это будет не смерть на боёвке, а смерть глупая и несправедливая, даже какая-то позорная. И ни единого шанса её избежать. Только болезненно-жуткое ожидание. Только время, которое ему не нужно, а он должен его пережить… Сашка начинал ходить по камере: три шага в одну сторону, три в другую. Время шло, но никто не появлялся ни за тем, чтобы вывести его и расстрелять, ни за тем, чтобы допрашивать. Мир забыл про него. Хоть плачь, хоть смейся, хоть умри. Мир не нуждался в предателях. А Бог, который мог бы, наверное, спасти, ничего не видел сквозь бетонные стены подвала…

 Охранник пришёл, наверное, только на следующий день. Сашка лежал на полу, уже не понимая, спит он или нет, и мечтал только об одном: умереть как можно скорее.

34.

– Ну что, недомерок, пойдём, побалуемся? – услышал Сашка сквозь тягучую головную боль. – Вставай, оглох?

Он не шевелился, плохо соображая, действительно ли дверь открыта, или это очередной бред. Но сильный удар в живот подтвердил реальность происходящего.

– Вообще я люблю по роже бить, – гордо сказал охранник.

Когда Сашка вставал, охранник ловко подсёк его и толкнул на пол, потом, хихикая, схва­тил за руку и, до хруста сжав, дёрнул вверх.

– Пошли, пошли, ишь, полежать захотелось.

Подталкиваемый в спину, Сашка пошёл по подвалу. Впереди ржали охранники. «Куда меня ведут? Уже на расстрел? Или нет? Могут просто прикладами забить. Это так больно будет…» – Сашка непроизвольно шёл всё медленнее, от страха всё тело заболело, как будто его уже избили.

– Ты скорее шевелиться можешь, выкидыш овечий? – Сашка получил ощутимый удар в плечо.

Привели его в тот же кабинет, что и вчера. Щетинкин сидел и пил из чашки то ли чай, то ли кофе, размачивая в нём чёрствое печенье. Молча посмотрел на Сашку, на его испачканную одежду, и брезгливо отвернулся.