Город без войны

– Помер? – Кеша подбросил в мангал картонок. – Не, это не про меня книга. А Кате мы сейчас нужны. Ты вот не пошёл тот раз, а зря. Знаешь, мать у неё плачет всё время. Говорит, сына убили, мужа убили, зачем жить теперь. Кате-то всё это слушать приходится. Ты бы пришёл, хоть отвлёк…

После бани парни сидели у мангала, приглядывая, чтобы не загорелась развешанная над ним одежда. В комнате было тепло и кроме Сашки и Кеши с Юрой, сюда пришёл Пёс и даже Шиз со своим чайником.

– Слушай, Сань, – спросил вдруг Кеша тихо. – Я в бане посмотрел… Чего у тебя на вене синяк такой? Ты чё, колол­ся?

– Кровь сдавал за деньги, – отмахнулся Сашка.

– Фу! А я как увидел, думал, ты уже наркуешь. А чё, много платят?

– Мало.

– Ну и не сдавай больше! Лучше чего-нибудь спереть и продать, так здоровье не пор­тится.

– Не буду, – Сашка смотрел в огонь, и ему казалось, что у него начинается новая жизнь.

– Ну что, опять будем слушать нашего сексуально озабоченного приятеля? – спросил Пёс. – Или Ерхов опишет нам чёртиков, которых ловил всё это время?

– Отвали от него, – сказал Кеша.

 Пёс пожал плечами.

– Ну тогда ты, Камасутра, может, что-нибудь на своей домбре сыгра­ешь? А то принёс, она у меня в комнате так и валяется.

– Это не домбра, это балалайка, – Юра, надувшись, вышел и вернулся с балалайкой. Сашка никогда раньше не видел таких инструментов. Балалайка была вся в надписях: «Та­щусь от Юрика», «Вован, 10 мая», «Штурмовики – лучшие». Рощик побренькал немного и вдруг запел дурным голосом:

– Дует ветер с севера, а потом и с юга. Приходи ко мне скорее, голая подруга.

– Пошлость не украшает страдальца, – сказал Витька и вышел.

Юра, не расслышав слов Витьки, проорал под треньканье ещё слова о дятлах, коне в пиджаке, бабах в озере и рояле. Потом он отбросил свой инструмент и, гордо посмотрев на парней, сказал:

– Ну и как?

– Впечатляет, – заметил Пёс не без ехидства.

Сашка поморщился – Юрино пение не вызвало у него ничего, кроме головной боли. Парни ещё долго трепались, пили чай, играли в карты. Сашка немножко посидел со всеми, а потом тихо убрался к себе на лежанку.

26.

Два следующих дня он провёл в полусне, вставая, только чтобы поесть, да набрать в кружку воды. Пить хотелось постоянно, голова была тяжёлая, кидало то в жар, то в холод. Пёс сказал, что так и должно быть. И теперь главное, сдержаться и не покупать опохмелку. Сашка сдерживался. Кеша смотрел на мучения приятеля с сочувствием, но не переставал напоминать, что Сашка сам виноват и сам себе такую жизнь устроил. А утром третьего дня, наконец, не выдержал:

– Ну всё, хватит бока отлёживать, давай со мной к Кате! Имей совесть. Девчонка спрашивает про него постоянно, а он развалился здесь и не почешется!

– Ладно, я уже иду. Не ворчи.

– Заворчишь тут, – Кеша поправил шлем. – Валяешься мертвяком второй день, что есть ты, что нету! Вставай, умывайся, да форму надень, в ней ты на человека больше похож.

– А что, Катька будет парад принимать? – огрызнулся Сашка, но форму достал и принялся натягивать. – Командуешь тут, лучше бы пожрать дал.

– У Кати поешь, – сказал Кеша. – А то, пока есть будешь, автобус уйдёт, топай с тобой потом по грязи.

– Да фиг с ней, с жрачкой, я курить хочу дико, – признался Сашка. – Только у меня денег нет. Купи в долг.

– Куплю, только шевелись активней.

Город со всех сторон обложило грязно-серыми непроницаемыми облаками, которые казались настолько тяжёлыми, что, упади, раздавили бы всё на земле. Южный сырой ветер пытался разогнать эти тучи, но они нисколько не двигались. С крыш высоток капало, снег потемнел, раскис, и но­ги постоянно вязли в нём. Кеша и Сашка пошли к остановке. Кеша купил махорки, газетный листок и коробок со спичками. Посмаковать ловко свёрнутую самокрутку Сашке не удалось – подошёл автобус. Забычковав своё богатство, Сашка залез в автобус, сел с Кешей на самую лучшую скамейку, ногой отодвинув сопливого штурмовика, похожего на Хныка. Потом автобус, скрипя, повёз их с окраины в центр.

В центре, где Сашка не был, казалось, вечность, стояли те же дома, деревья. Только вот люди, встречавшиеся им, теперь почтительно расходились. Как будто это были не те же самые люди, что когда-то смотрели на штурмовиков с презрением. Правда, раньше это были лощённые, самоуверенные горожане, а эти люди словно выцвели, лишились всей своей уверенности. Им не хотелось завидовать, как это было раньше, их было немного жаль, за их слабость. Эти люди не воевали, не знали, что такое смерть, никогда не ходили в подвалы, набитые смертью, и не бросали смерть в грузовики. Это были другие люди, жившие спокойной размеренной жизнью: рабочие, охранники порядка, врачи, учителя, бездельники. Кто-то когда-то рассказывал им, что воюют на войне солдаты, которых убивают. И ещё, что солдат нужно уважать, поэтому и смотрели эти люди на Кешу и Сашку теперь по-другому, с почтением.