Город Кенгуру

Передать содержание этого эссе столь же сложно, как пересказать стихотворение. Размышления о жизни и литературе... Философия и исповедь... Я был поражен: так писать никто в Доме печати не умел, тем не менее многие журналисты посматривали на поэта свысока. Послушали бы его сейчас... Кутилову же сказал: наверняка сочтут крамолой...

Он невесело усмехнулся, а спустя какое-то время снова зашел ко мне с чем-то громоздким и ярким под мышкой: "Вот возьми..."

Что Кутилов рисует, для меня не было открытием: раньше он уже предлагал за "червонец" растиражированный по городам и весям портрет Высоцкого. Мой ответ прервал торг в зародыше: и под наркозом "червонец" не дам по причине отсутствия последнего...

Но в данном случае все выглядело иначе, хотя размалеванный аляповатыми красками лист фанеры размером без малого девяносто на семьдесят сантиметров тоже показался сначала образчиком базарной живописи. Ничем не лучше увековеченных на дешевых ковриках белоснежных лебедушек.

Задвинул подарок за книжный шкаф, но – удивительное дело! – вскоре поймал себя на ощущении, что вижу картину, думаю о ней. Об этой прекрасно-розовой диве, гордо шествующей над безликими домами, не замечая таращащих на нее глаза болотно-грязных женоподобных существ. Одни птицы поднимаются так высоко и парят рядом с ослепительным чудом.

...А картина продолжала задыхаться за шкафом. Не было бы счастья, да несчастье помогло: какой-то дурной ночью прорвало трубу отопления и пар здорово похозяйничал в маленьком кабинете. Сумел добраться до картины. По краям гуашь потекла, цвета ее на негрунтованной фанере поблекли.

Я поспешил отнести подарок Кутилова домой, но лишь в девяностые годы Александр Лелякин устранил повреждения, освежил краски. Когда картина предстала на кутиловской выставке – среди оригиналов стихотворений, рисунков, набросков, розовая дива показалась вдруг музой поэта, а женоподобные создания напомнили-как ни горько сознавать – нас самих. Безразличных и беспомощных, живших в странное время в странном городе. Ну, конечно, почему же я этого сразу не заметил?.. Отсюда и название картины: "Город Кенгуру". На обороте же, под ним, – "псевдоимя" Кутилова: "А. Магнит". И дата: "1975 г."[8].

На этом сюрпризы не закончились: в следующем году появился еще один подарок, о существовании которого я долгое время не подозревал. Лишь в середине девяностых услышал эпиграмму, даром что поначалу никак не желал признавать в ней себя. Хотя написана от моего имени. Со временем, однако, смирился и решил, что было бы хуже, не сочини он ее. Я так и не сумел бы представить себя кудрявым. Зато сейчас, когда становится невмоготу, утешаюсь уже сроднившимися со мной строчками:

– Мне хлеба бы корку
да тихую норку,
чтоб Гарсиа Лорку
зундить   по ночам...
Но продан эпохе
(за медные крохи!)
моей головы
раскудрявый   кочан.[9]

Пожалуй, всё. Теперь можно заключить картину в раму и повесить на видном месте. Чтобы восхищались. А заодно – опубликовать эпиграмму. Только это уже о другой жизни Аркадия Кутилова. О ней еще писать рано...

2

...И я в самом деле не писал о Кутилове год-другой. Однако стоило опубликовать то, что вы сейчас прочли, как пошли звонки. Немногочисленные: поэзия и поэты нынче не в моде. Но требующие ответа. Особенно когда интересуются, почему не сопроводил свои рассуждения стихотворениями самого Аркадия Кутилова. Спрашивающие не сомневались: с ними очерк смотрелся бы лучше...

Серьезный вопрос, я тоже поначалу мучился им, пока не убедился, что известные по сборникам стихи с трудом вписываются в мой рассказ. Ибо другая сторона жизни Аркадия Кутилова с помощью нехитрых словесных упражнений аккуратно выводилась в тень. Или обволакивалась романтическим флером, прямо на глазах преображавшим поэта либо в жертву "Системы", либо даже в борца с ней. Будто именно о нем Рождественский писал еще в 1967 году в "Поэме о разных точках зрения":

Твой фотоснимок
мы подретушируем.
В усталые глаза
добавим бодрости.
Чуть-чуть подтянем губы
(так решительней).
Исправим лоб
(он был не в той пропорции).

Стихи же, не укладывавшиеся в благостную схему, под лукавыми предлогами пребывали под спудом, так что те из них, которые – вопреки напоминавшей цензуру опеке – все-таки пробивались в печать, выглядели всего лишь помарками на вполне приемлемом фоне.

Была еще одна причина отказаться от стихов Кутилова: не хотелось в который раз повторять знакомые читателям строки. От частого употребления даже монеты стираются, с трудом разберешь, где аверс, где реверс. Стихи – тем паче.