Город на Стиксе

Тогда я еще не знала, что главное здесь — прожить один год. Если ты его прожил, то уже никуда не уедешь. А я как раз решила уезжать — посреди так называемой осени, в самом страшном ее месяце — ноябре, когда в тебя буквально вгрызаются бесснежные морозы, и ты чувству­ешь себя тем самым каторжником в кандалах, от которых сбежала в Петербург Анна Ивановна Дягилева. Оттого-то именно в ноябре Город по мере сил кишит увеселительны­ми мероприятиями — от премьер академических театров до разнокалиберных корпоративов, чтобы народ как-то перекантовался этот жуткий месяц и вступил в нарядную, снежную и гораздо менее опасную зиму.

.Это был какой-то нудный корпоратив на моей пер­вой работе, где начальство делало вид, что оно с народом, а народ делал вид, что веселился. Начались невразуми­тельные танцы с растрепанными от алкоголя женщинами и комически расслабленными мужчинами, когда все при­ходит в движение, чтобы закончиться какой-нибудь бес­смыслицей, о которой будут говорить еще месяц. Сотовая связь тогда в стране отсутствовала напрочь, и я, прокли­ная все на свете, безуспешно изобретала способы вызова такси, служба которого была тоже развита не настолько, чтобы машины с шашечками торчали на каждом углу.

Съев три куска неправдоподобно вкусного торта и вы­пив пол-литра кофе, я уже готовилась выйти в холод и мрак, когда рядом со мной опустился на стул черново­лосый мужчина лет сорока, дав волю еле сдерживаемому смеху.

Павел, — хохотнул он и заглянул мне в лицо. — А вы — Лиза.

Чему вы радуетесь? — огрызнулась я.

Среднего роста, с покатыми, как у Полины Виардо, пле­чами, коротковатыми даже для его роста ногами и намеча­ющимися залысинами, он был настолько не в моем вкусе, что я даже не попыталась быть любезной.

Да-а-а. — сморщил он свой правильный нос (ко­торый организовывал лицо, делая его скорее располагаю­щим, чем никаким) и слегка отодвинул свой стул. — Верно говорят о вас в отделе.

И что же говорят?

Вам интересно?

Так, наполовину.

Он опять рассмеялся и выдержал паузу:

Много мнит об себе, говорят. Вот и сейчас вы смо­трите вокруг с оттенком отвращения. А это плохо. Следует владеть собой и не подставляться так откровенно.

Тут он прервал себя на полуслове, вскочил и потащил меня на танцевальный пятачок, где уже топтались штук пять пар под медленную композицию «Скорпионс».

Прошу вас, Лиза, ну, пожалуйста, это вещь моей мо­лодости, — зашептал он мне прямо в лицо, удивив отсут­ствием перегара и вообще всяких запахов.

Не льстите себе. Эта вещь МОЕЙ молодости, кото­рая наступила позже вашей как минимум лет на двенад­цать, — опять огрызнулась я, однако подчиняясь его на­пору. Насчет «подставляться» он был, разумеется, прав. Но меня сбило с толку не это. Отсутствие запахов, непра­вильных ударений и местного интонирования заставило выделить этого персонажа и даже сильно не капризничать, когда он начал набиваться в провожатые. Дело решила сто­ящая у крыльца «Волга» — вот отчего он почти никогда не пил, предпочитая комфортную доставку домой алкоголь­ному изменению сознания.

Три танца — и я отвезу вас, куда только попроси­те, — рассмеялся он, обнажив ровные белые зубы — да, еще белые ровные зубы! — и напустив на лицо мечтатель­ное выражение.

Было странно, что солидный, как мне тогда каза­лось, человек прыгал, как ртуть, и кривлялся, как гном. Но в толпе гоголевских персонажей нашего коллектива он выглядел почти как Чацкий на фоне фамусовского обще­ства, и я впервые не томилась от общения.

У него были две дочери-старшеклассницы, постылая жена-библиотекарша, больная теща и старая собака в до­ме, о чем он меня оповестил сразу — совсем не из расчета, а исключительно из природной болтливости, которая, как ни странно, ему шла.

Как девяносто или сколько там процентов истомив­шихся в браке особей мужского пола, он давно придумал причину-оправдание периодических измен жене, которая металась между девочками-погодками и больной матерью и, думаю, тихо ненавидела эту семейную жизнь, давно ли­шившую несчастную женщину полета желаний и прико­вавшую к одному мужчине. Думаю, она отлично знала обо всех его подвигах, сначала ревновала, а потом не то чтобы привыкла, но стала относиться к мужу как к иногда раз­дражающему, порой удручающему, но необходимому ус­ловию достойного существования близких людей. И если вся эта семейная драма была банальна до последней сте­пени, то личная история Павла Афанасьевича Бакунина все же выделяла его из толпы. Будучи единственным сы­ном знаменитого на весь Город химика, он отказался про­должать вековую династию, гордость местного универ­ситета, и, порвав с родителями в семнадцать лет, проехал всю Европу автостопом, зачем-то пару лет прожил на Ку­бе, после чего поступил в московский финэк и закончил его с красным дипломом.