Город на Стиксе

Так вот, Елизавета Федоровна. Интересующие вас подробности заключаются в том, что вчера около двадца­ти трех часов труп балетмейстера Георгия Крутилова был обнаружен в его собственной квартире педагогом театра Оксаной Павловной Думченко.

Это знает весь город.

Крутилова убили его же кухонным ножом. Как мы думаем, во время внезапно вспыхнувшей ссоры. Дверь убийце он открыл сам и, судя по всему, был с ним — или с ней — знаком. Поскольку это был публичный человек, круг поиска у нас обширен, сами понимаете, и я хотел у вас спросить.

Конечно, спрашивайте. Только, Алексей Иванович, мне кажется, вы не по адресу. Я не была с ним дружна, мы даже не были приятелями. Да, я писала о его балетах, ча­сто. Вот, собственно, и все.

И все же. Вот, скажем, вас не удивляет, что человек такого уровня, лауреат всяких международных конкурсов и тэ дэ, сидит в провинции, не грезит о Парижах? Как он вообще тут оказался?

Я сосредоточилась и попробовала коротко выложить все, что знала. Самородок. Родился и вырос в деревне, где, кроме школы и клуба, ничего не было. Заниматься хорео­графией было не у кого и негде, но он рано понял: един­ственное, что приносит ему радость, — это придумывать танцы. В Городе у него жил приятель, и он объяснил, что нужно поступить на факультет хореографии в институте культуры. А дальше — взрыв. Уже студентом он создает танцевальный коллектив «Импульс», спектакли которого буквально трещат от наплыва успеха и зрителей. Подобных «Импульсов» на час в Советском Союзе тогда была тьма тьмущая, но крутиловский выжил и как-то очень быстро обнаглел и дозрел до театра. Люди из того, первого, состава, работают в нем до сих пор. Людмила Стрельцова, бывшая, кстати, жена, Матвей Рольник. Потом Крутилов окончил ГИТИС и, конечно, упорно занимался самообразованием; в его спектаклях тьма цитат: из Ноймайера, из Матса Эка.

.Иногда ему ставили это в упрек, но, я считаю, зря: где мы — и где Ноймайер, а так есть возможность увидеть.

Почему же не уезжал?

Он тут в интервью сказал, что покорить провинцию сложнее и опаснее, чем центры, и из какого-то своеобраз­ного снобизма не рвался ни в Москву, ни в Петербург. Не суетился, что ли. Говорил: какая разница, где у него репе­тиционная база.

А где же он брал деньги на театр?

Он же теперь на бюджете. Да и такие ли большие деньги? Спектакли у него практически без декораций. Нет, про деньги не знаю, это не ко мне. Да, кстати, пятикомнат­ная квартира, в которой жили артисты, — это его.

А знакомства, связи? С кем дружил?

Спросите у Стрельцовой, у Рольника. Опять же, ка­кие связи? На связи нужно время, а он жил в хроническом цейтноте.

Да уж, и изворачивался же он. Театр находился на пике популярности, но то и дело стоял на грани закрытия. Гово­рят, когда было время талонов, а на прилавках — шаром покати, он где-то раздобыл коровью тушу, чтобы кормить своих танцовщиков. Устойчивость и определенность поя­вились только год назад, когда Город взял коллектив на ба­ланс и сделал театр муниципальным.

Крутилов был счастлив?

С одной стороны, он вздохнул с облегчением, но с другой-то — ведь это зависимость.

Почему он расстался с женой?

Ой, не знаю. Хотел одиночества. Поймите, я писала о балетах, а не о балетмейстере. Это все-таки разные вещи.

Я к балетам вас и подвожу. Вы помните свою послед­нюю рецензию, неделю назад? Вот тут у меня подчеркнуто: «. он бродит с фонарем по тайным безднам подсознания, пытаясь начертить и объяснить картину мира, пронизан­ную эсхатологическими ощущениями конца-начала века». Что вы имели в виду, Елизавета Федоровна?

Фраза вырвана из контекста. Вы понимаете, ба­лет — условное искусство. Тем более, современный. Бук­вально его объяснить, перевести на «понятный» язык не­возможно, а этот, последний спектакль был в высшей степени условен. Я написала то, что чувствовала: ощу­щение исчерпанности, замкнутости возможного, неиз­бывной печали. Если буквально — ощущение тюрьмы. Но здесь сложнее. Как всякий художник, Крутилов нам пытался что-то объяснить или предупредить о чем-то. Он попытался и.

Его убили.

Вы спросили меня о последнем спектакле.

А теперь посмотрите на это.

Ларионов протянул мне несколько фотографий, и я увидела то, от чего педагог-репетитор театра упала без чувств. Глубоко запрокинув голову и раскинув руки, слов­но сползая на пол, на кровати лежал обнаженный Кру- тилов, грудь была залита кровью, с которой контрасти­ровало белое лицо. Страшный кадр с фотографической точностью повторял финальную мизансцену спектакля, премьера которого состоялась неделю назад.

Что скажете?

Ужасно. Просто мистика какая-то.

***