— Видимо, нет, — согласился Гай, перевернув еще несколько страниц. — Судя по всему, он действительно Стивен Маркато. Бедный старикан. Чему же тут удивляться, что он поменял имя, когда у него такой ненормальный отец.
Розмари неуверенно взглянула на Гая.
— Ты не думаешь, что он… что он такой же, как его отец?
— Что ты хочешь этим сказать? — Гай засмеялся. — Что он колдун? Поклонник дьявола?
Она кивнула.
— Роу, ты это серьезно? Ты на самом деле думаешь… — Гай расхохотался и вернул ей книгу. — Ах, Роу, золотко! Это религия. Такая древняя религия, которую потом вытеснили, загнали в угол.
— Допустим. Но сегодня-то?
— Его отец был
— Золотко, сейчас уже 1966 год.
— Эта книга издана в 1933 году. В Европе тогда были ордена ведьм — так назывались их группы, сборища — так вот, они были в Европе, в Северной и Южной Америке, в Австралии; ты что же, полагаешь, что за какие-то тридцать три года все эти люди вымерли? Да у них здесь целый орден — там и Минни, и Роман вместе с Лаурой-Луизой, Фаунтенами, Гилморами и Уизами; а их вечеринки с флейтой и пением — это же шабаши, или вакханалии, или как это там еще называется.
— Не волнуйся так, золотко. Давай лучше…
— Почитай, чем они занимаются, Гай, — перебила Розмари и протянула открытую книгу, тыча пальцем в какую-то страницу. — В своих ритуалах они используют
— Ради всего святого, Розмари!
— Почему они так милы с нами? — допытывалась Розмари.
— Потому что они милые люди. Кто они, по-твоему, такие? Маньяки, что ли?
— Да, именно! Маньяки, которые верят, что обладают магической силой, которые считают себя настоящими колдунами, как те, что бывают в книжках и которые совершают всякие сумасшедшие обряды и действа, потому что они… они больные, ненормальные маньяки.
— Золотко…
— Те черные свечи, что Минни принесла нам, остались после черной мессы! Вот почему Хатч и заподозрил. А середина гостиной у них пустая, чтобы было
— Золотко, они старики, у которых есть горстка старых друзей, а доктор Шенд попросту играет на блокфлейте. Черные свечи продаются здесь поблизости, в лавке скобяных товаров, равно как и красные, зеленые и синие. А гостиная пуста, потому что Минни — прескверный дизайнер. Согласен, отец Романа был чокнутый, но из этого вовсе не следует, что и Роман такой же.
— Ноги их больше не будет в этой квартире, — заявила Розмари. — Ни того, ни другого. Ни Лауры-Луизы, никого из их компании. Они и на пятьдесят футов не приблизятся к ребенку.
— То, что Роман изменил имя, наоборот
— Он его и сохранил. Он поменял местами буквы, но не сменил имя на какое-нибудь другое. Так его хоть в гостиницы пускают. — Оставив Гая, она подошла к окну, где лежала коробка «скрэббл». — Я их больше не впущу, а как только ребенок подрастет, я хочу сдать кому-нибудь эту квартиру и снова переехать. Пусть их даже поблизости не будет. Хатч был прав: нам вообще не следовало сюда переселяться. — Она вся дрожала и, зажав книгу обеими руками, смотрела в окно.
Некоторое время Гай наблюдал за ней.
— А как насчет доктора Сапирштейна? Он тоже входит в орден?
Она обернулась к нему.
— Были же врачи-маньяки, если на то пошло, — продолжал Гай. — Наверно, его главная цель в жизни — наносить визиты пациентам верхом на помеле.
Розмари снова отвернулась к окну. Ее лицо оставалось серьезным.
— Нет, не думаю, чтобы он был одним из них. Он… чересчур умный.
— Да к тому же еврей, — добавил Гай и засмеялся. — Рад, что хоть кто-то из честных граждан не попадет в число жертв твоей — достойной Маккарти — кампании клеветы. Вот тебе и охота на ведьм, уф! А там уж и виноватые найдутся.
— Я не хочу сказать, что они настоящие ведьмы. Я знаю, реальной силы у них нет. Но эти люди верят, пусть даже мы не верим, точно так же моя семья верит, что бог слышит их молитвы и что облатка — часть тела Христова. Это религия Минни и Романа, они считают ее истинной и соблюдают все обряды, я точно знаю; и я не собираюсь рисковать безопасностью ребенка.
— Мы никому не сдадим квартиру и не переедем, — заявил Гай.
— Нет, переедем. — Розмари повернулась к нему лицом.
Гай взял свою новую рубашку.
— Об этом мы позже поговорим.
— Он наврал тебе. Его отец не был импресарио. Он вообще не имел никакого отношения к театру.
— Ладно, пусть он хвастун. А кто, черт возьми, не хвастун? — сказал Гай и пошел в спальню.