Господин Фицек

Стареющая женщина засмеялась.

«Чтоб ты сдохла!» — подумал г-н Фицек.

— Пишите, Шимон: тридцать семь, двадцать семь, сорок два, тридцать восемь… Да. Цена восемь форинтов.

— Господи Иисусе! У Кобрака четыре форинта пятьдесят.

— Но, сударыня, зачем вы тогда ко мне приходите? Я сердце свое вкладываю в материал… Сердце свое, сударыня, а не дерьмо!

Госпожа Сомбати отшатнулась.

— Господин Фицек, может быть, вы поаккуратнее будете в выражениях?

— Поаккуратнее?.. Сколько дадите, сударыня?

— Пять форинтов.

Господин Фицек уставился на потолок, быть может, на бога, — слышит ли он это страшное святотатство, — затем проговорил:

— Возьмусь.

Подмастерья удивленно глядели на г-на Фицека. Хозяин повернулся к ним спиной.

Госпожа Сомбати ушла, и Фицек промолвил прерывающимся голосом:

— Господин Дембо… господа подмастерья… примите к сведению, что я не смогу больше платить по таким расценкам. Новые ботинки вместо форинта шестидесяти крейцеров — форинт двадцать, набойки вместо пятидесяти — тридцать пять… Больше я дать не могу. Вы только болтаете: Россия, Россия? Взорвите фабрику Кобрака, тогда буду платить по старым расценкам.

Шимон кашлянул.

— Господин Фицек, тут маленькое недоразумение. Профсоюзы разрабатывают сейчас расценки.

Господин Фицек неожиданно повернулся и закусил губу.

— Примите к сведению, что никто не может вмешиваться в мои дела. Кто смеет вмешиваться в мои действия?

— Профсоюз…

— Какой такой профсоюз? Что значит профсоюз? Кто уполномочил профсоюз распоряжаться в моей мастерской? Я не Кобрак! Я не потерплю… Я не позволю вмешиваться.

— Это ваше дело. Но в таком случае в субботу мы укладываемся и уходим.

Хозяин некоторое время молчал, зятем подсел к Шимону, заглянул в лицо своего подмастерья и нагнулся к нему.

— И хватило бы у вас сердца оставить меня?

Шимон махнул рукой. Г-н Фицек продолжал с отчаянием:

— Скажите, Шимон, чего вы от меня хотите?

Шимон опять не ответил.

— Чего вы от меня хотите? Убить меня хотите? — Рука его дергалась. — Что это за твердые расценки?

— Мастерские зачисляются в три категории.

— В три категории. Мою в какую зачислили?

— Во вторую.

— А Браша?

— Браш — первая категория.

— Браш — первая категория? — пробормотал г-н Фицек. — А я вторая категория. Чем Фицек хуже Браша? Скажите! Я тоже хочу быть первой категорией. Сделайте, Шимон. Очень прошу!

— Я могу сделать, господин Фицек, нам все равно, пусть вы будете первой категорией.

В мозгу Фицека осел туман.

— Спасибо, Шимон, большое спасибо! Видно, мы можем договориться. Видно, с вами можно разговаривать. Словом, моя мастерская — первая категория… И что еще будет в этих расценках?

Шимон вынул из-под фартука бумажку.

— «Новые ботинки, — читал он, — на гвоздях, клееные: в первой категории — оплата работы два двадцать, во второй — форинт восемьдесят, в третьей — форинт пятьдесят».

— Что такое? — заморгал г-н Фицек. — Моя мастерская какой категории?

— Вы сказали, господин Фицек, первой…

— Я? Я сказал? Никогда в жизни!.. Третья категория, четвертая категория, пятая…

— Нет, господин Фицек, вторая категория.

— Мне все равно, пусть будут твердые расценки, пусть будет вторая категория, но только в том случае, если новые ботинки — форинт двадцать, набойки тридцать пять крейцеров. Ни на крейцер не дам больше. Я не могу платить больше, Шимон! Это называется благодарность? Для этого поддерживал я забастовку? — И он зашептал Шимону на ухо: — Ведь вы убийцы!..

— Господин Фицек, если вы еще раз скажете что-нибудь такое, мы сложим инструменты, и тогда сразу можете дать нам расчет.

Мастер опустил голову на колени.

— Ну, не буду говорить такого… У меня права нет на это, верно. Но ни на крейцер больше не заплачу. На это я имею право. Расчет попросите? Пожалуйста, мне уже все равно…

Он побрел к прилавку, где сидел обычно, разворошил бумаги, затем, словно забыв, чего он хочет, оперся локтями о ящик и, борясь со слезами, уставился на подмастерьев.

4

В помещении редакции «Непсавы» Шниттер повесил на вешалку свою широкополую шляпу «лассаль», вынул очки, водрузил их на нос и сел к столу. Есть люди, которые, войдя в комнату, сразу наполняют собой все помещение, — кажется, что даже мебель отодвигается, уступая им место; есть и такие, которые буквально исчезают среди обстановки. Шниттер не принадлежал ни к тем, ни к другим. Когда он вешал свою шляпу и усаживался за стол, казалось, он является частью обстановки, так же как полированный шкаф, как коричневый блестящий стол, гладкий и без углов.

Он приготовил коробку папирос и коробку конфет. Из внутреннего кармана вытащил маленький блокнот в красном сафьяновом переплете и стал перелистывать густо исписанные страницы. Когда он дошел до нужного места, разгладил страницу рукой и положил карандаш поперек, чтобы записная книжка не закрылась. На этой странице были нижеследующие заметки: