Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

— Вот потому я и сочувствую так несчастью госпожи Лафарж, — подхватила привратница, притворяясь растроганной. — У меня из головы нейдет, как горевала бедная мадемуазель Клементина, когда ей пришлось расстаться со своей хозяйкой. Сердце готово было разорваться. Даже славный жандарм, конвоировавший ее из Тюля, и тот проливал слезы, помогая ей подняться на тюремное крыльцо. Монахиня, сопровождавшая ее, была убита горем… Бедная госпожа Лафарж! Это же ужас какой, оказаться на скверной постели, лежать на тюфяке, где соломы больше, чем шерсти, на пожелтелых простынях и не иметь даже подушки, чтобы подложить ее под голову! Когда жил в богатстве, горестно упасть так низко, да еще и незаслуженно! На ее месте многие пожелали бы посмотреть, какая погода стоит в других краях. Когда у тебя столько друзей, нетрудно найти кому довериться… Вот только имейте в виду, мадемуазель Адель, что в таком заведении, как это, не стоит принимать слова за чистую монету. Тут есть проныры, которые, дабы выслужиться, расскажут начальству все, что знают, и донесут о том, чего не знают. В любом случае, никому тут не доверяйте. Надзиратель*** — старый лис. Второй, при всем своем простецком виде, нисколько не лучше. Ну а третий — прихвостень начальника.

— Боже мой! — воскликнула Адель, напуганная этим потоком слов. — Как же, наверное, страшно находиться среди подобных людей?!

— О, мадемуазель, тут не все такие, — с таинственным видом продолжила привратница. — Есть и те, кто умеет держать язык на привязи. — И, наклонившись поближе к Адели, она прошептала: — Вот мужу моему, к примеру, доверять можно.

Проникновенные взгляды привратницы, звучание ее голоса, ее жесты, ошеломляющее словообилие, сочувственные слова, которые она заронила в сердце моей кузины, чтобы пробить туда брешь, обаяние, всегда сопутствующее изъявлению преданности, — все это должно было вызвать доверие у Адели. И она не только поблагодарила привратницу за ее советы, но и пообещала вспомнить о ней, если представится случай. В порыве признательности она поведала ей, что я могла бы убежать еще до ареста в Ле Гландье, но, веря в свою невиновность, отвергла мысль о побеге, сочтя его проявлением трусости. Она поведала ей также, что и после вынесения мне приговора я проявила такую же твердость, и, когда во время перевозки меня сюда Клементина настоятельно предлагала мне переодеться в ее платье и взять ее паспорт, решение мое осталось неизменным.