Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

То был удар грома для несчастного дяди! Он бросился к начальнику тюрьмы. Господина Шаппюса на месте не оказалось. Тогда дядя стал разыскивать инспектора и настоятельницу монастыря. Ему надо было увидеть меня хотя бы на минуту, на секунду. Стоя на коленях, он вымаливал эту милость…Он рассчитывал на нее, не опасаясь отказа. Однако у инспектора, обычно очень доброго, на сей раз не хватило мужества проявить доброту. Настоятельница боялась ослушаться устава, вняв голосу милосердия. Наконец, в то время как рьяные охранники (их было меньшинство) втихомолку зубоскалили, остальные, удрученные видом моего дяди, молча удалялись, не поворачивая головы, как если бы уклонялись от встречи с зачумленным. Бедные люди! Их следует пожалеть. Если они станут проявлять чрезмерное добросердечие, у них не будет в достатке хлеба.

Раз десять я откладывала в сторону перо, прежде чем сумела продолжить рассказ. Я не люблю пустых фраз, я хочу отыскать мысли, а нахожу лишь слезы. Хочу пересчитать раны, а заставляю их кровоточить.

В тюрьме, где все часы похожи друг на друга, как два вздоха и две капли слез; в этом преддверии смерти, куда можно прийти изучать предсмертные страдания, длящиеся по четверть века, редко случается, чтобы острые муки не оживляли хронических мук. Со временем привычка может притупить шипы скорби, источить стрелы отчаяния. Тюремная наука учитывает это. К неизбывности несчастья тюремщики добавляют разнообразие мучений. Великий Данте был прав, когда, вперив взгляд в угловые башни адского узилища, он начертал страшное изречение:

«Оставь надежду всяк сюда входящий».[65]

* * *

Клевета привратника, замешанная одновременно на честолюбии и злобе, настроила сознание начальника тюрьмы на подозрительность, а глаза и уши всех его подчиненных на соглядатайство. Прежде чем дать ход доносу, следовало присоединить к нему все факты, все обстоятельства, какие могли подтвердить его. Надзирателям было приказано следить за мной еще бдительнее, еще пристальнее; и, поскольку эти несчастные люди куда больше опасались быть обвиненными в халатности, чем оказаться заподозренными в выдумках, поскольку эти ничтожные приспешники своих хозяев прекрасно знали, что одно из условий пригодности их ремеслу состоит в обладании чрезмерно болтливым языком и чрезмерно тонким слухом, они так рьяно взялись за дело, что каждое из моих слов — вчерашних, сегодняшних и завтрашних — подавалось как суть какого-то заговора, а каждый из моих жестов делался мимическим знаком какой-то подозрительной телеграфии.