Что бы я ни делала — читала у окна газету, глядела сквозь оконную решетку, осушала слезы, брала в руку носовой платок, отступала назад или шла вперед, тихо или с шумом кашляла — все равным образом вменялось мне в вину. Все служило пищей для чудовищного соглядатайства, которое опутывало меня свинцовой сетью.
Нужно быть узником, причем узником особого разряда, то есть человеком, за которым следят в оба глаза, которого запирают на два поворота ключа и сковывают двумя цепями; нужно быть выставленным на всеобщее обозрение как мишень для всех подозрений, всех приязней, для опрометчивого сочувствия одних и прозорливой ненависти других, чтобы уразуметь беспрестанные муки безудержного надзора, который при отсутствии реальных проступков творит их из пустоты и опускается до химер.
Разумеется, правосудие, в котором толкователями закона и его исполнителями выступают люди, может ошибаться и карать чрезмерно. Разумеется, ужасно чувствовать себя заживо замурованной в небытии тюремной камеры… Но не оковы растравляют раны, а безмолвные удары, укусы насекомых и змей. Разгораясь, неистовая и ничем не стесненная боль в итоге облегчает себя. То, что убивает, это подавляемая и без конца подстегиваемая боль, это копье, терзающее и одновременно обезоруживающее; это прикосновение, которое ранит и которое все время приходится терпеть. Это поочередно угрозы, оговоры и оскорбления, своими стрелами изъязвляющие несчастного узника.
* * *
Я так долго говорю об этом драматическом эпизоде моего заключения потому, что последствия случившегося были не только жестокими, но и продолжительными. Горе узнику, который без оглядки сыплет своими горестями, печалями и мечтами! Слово, которое обронила Адель, пробудило жадность, разочарованная жадность дала оружие ненависти, ненависть породила оговор.
В то время, когда привратник сделал донос, префект был в отъезде. Я оставалась в одиночной камере вплоть до его возвращения. Между тем замысел моего побега, кочуя из уст в уста и с одного пера на другое, приобрел гигантские размеры.
По прибытии г-н Рулло-Дюгаж ознакомился с рапортом начальника тюрьмы и, как говорится на канцелярском языке, потребовал более подробных сведений.