Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

— О, мама, бедная мама! Это я должен хотеть, чтобы тебе причинили страдания! Разве не кощунственно то, о чем вы меня спрашиваете? Действуйте, не советуясь со мной; разве ваш долг не состоит в том, чтобы бороться до последней минуты, никого ни о чем не спрашивая?

— Наш долг кончается вместе с надеждой.

— Стало быть, нет никакой надежды?

— Хотите, я поеду за одним из самых знаменитых моих коллег?

— Кого вы имеете в виду?

— Крювелье.

— Быстро садитесь в мою пролетку и поезжайте к нему.

Ничто не могло поколебать мою уверенность, что несчастная больная слышала весь наш разговор; она была неподвижна и безмолвна, но глаза ее говорили со мной.

— Нет, мама, нет, — еле сдерживая слезы, шептал я сдавленным голосом, — надежда не потеряна, господин Крювелье прекрасный врач, он найдет какое-нибудь средство облегчить твое состояние, не причиняя тебе страданий.

И я кивнул ей, как кивают детям, когда хотят их успокоить.

Прошло минут сорок пять; наконец, сквозь грохот кативших мимо карет, я услышал, что возле нашего дома остановился экипаж.

Как можно бережнее я опустил голову больной на подушку и бросился к двери.

В это мгновение в глазах мамы мелькнуло беспокойство.

Было ясно, что умирающая испытывала лишь один страх: чувствуя, что умирает, она боялась, что я уйду от нее раньше времени и смерть придет в тот момент, когда меня не будет рядом.

Вошли два врача — молодой и пожилой, являвший собой приговор Судьбы.

Господин Крювелье, как и все знаменитые врачи, очень торопился, так что на меня он почти не взглянул. Неужели я так мало значу для него, тогда как он значит для меня все?

— Сюда? — спросил он, указывая в сторону спальни моей матери.

Молодой врач утвердительно кивнул, и г-н Крювелье вошел в комнату.

Он подошел к кровати, взял руку больной, вытянутую вдоль тела, поднял ее и тотчас отпустил, затем просунул руку под ее голову, точно так же приподнял ее и так же отпустил.

Весь дрожа, я следил за его действиями.

— Ну что? — спросил я сдавленным голосом.

— Нельзя терять ни минуты, пора посылать за священником…

— Ах, сударь, — воскликнул я, — неужели с этим надо так спешить?!

— Да, если вы не хотите, чтобы она умерла без причастия.

Затем, повернувшись к своему молодому коллеге, он добавил:

— Не стоило меня беспокоить, вы и сами прекрасно видели, что женщина эта обречена!

И, поскольку он не снял шляпы перед лицом смерти, величественнейшей из всех владычиц, ему не пришлось надевать ее, уходя.

Моя сестра тоже была там.

— Сестра, — сказал я ей, — позаботься о священнике. Я не отойду от мамы ни на мгновение.

Сестра поспешно вышла. Будучи весьма набожной, она торопилась выполнить наказ человека, который в Сен-Жерменском предместье слыл святым.

Я упал на колени перед кроватью мамы, уткнувшись лицом в простыни и спрашивая себя, неужели для того, чтобы заслужить рай, совершенно необходимо питать столь полное безразличие к земным страданиям?

Да живи я вечно, перед глазами моими вечно были бы рука мамы и ее голова, грубо приподнятые и безвольно упавшие на кровать.

Да живи я вечно, в ушах моих вечно звучал бы, разрывая мне сердце, сухой голос, произносящий:

«Не стоило меня беспокоить, вы и сами прекрасно видели, что эта женщина обречена!»

Но «эта женщина», господин Крювелье, моя мать!

Однако какое вам до этого дело! Я прекрасно знаю, для вас нет ни отца, ни матери, ни жены, ни ребенка. Мир для вас, как и для Гамлета, всего лишь игра в кегли, где смерть наугад бросает свой шар.

Тем хуже для тех, кого шар задевает и опрокидывает.

О тех, кого он задевает, заботится врач; о тех, кого опрокидывает, — священник.

Но не подумайте, что я из числа тех, кто против предсмертного причастия. Отнюдь. В таинстве причастия, этом высшем слиянии Творца и его творения, стоящего на пороге смерти, есть высшая надежда. Вполне естественно, что, готовясь войти в неведомый мир, умирающий призывает к себе и просит послужить ему провожатым того, кто впустил его в земной мир, который он теперь покидает; но разве нет благочестия в том, чтобы проявить немного милосердия к тем, кто остается и скорбит?

Внезапно я вздрогнул: послышался звон колокольчика, давая знать, что приближается процессия со Святыми Дарами.

В глазах умирающей блеснули слезы.

Выходит, что бы ни говорила наука, мама тоже услышала это зловещее позвякивание?

И догадалась, что оно означает?

Открылась дверь, и вошел священник в сопровождении четырех певчих: двое несли свечи, третий нес колокольчик, четвертый — распятие.

Священник держал в руках дароносицу.

Я отошел в сторону, чтобы он мог увидеть маму.

— Больная может говорить? — спросил он.

— Нет, сударь.

— А действовать?.. Шевелиться?

— Нет.

— Тогда требуется лишь соборование, без причащения.

Сестра кивнула в знак согласия.

Что до меня, то я смотрел только на маму, не отрывая взгляда от ее глаз, и в этих зрачках, где, при всей их неподвижности, упорно теплилось сознание, видел отражение тех чувств, какие, как все полагали, умирающая уже не могла испытывать.

Я стоял у самого изголовья кровати.

— Отойдите немного подальше, — сказал мне священник.

Я отошел и встал за спинкой кровати.