Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

У нас ушло девять часов на то, чтобы проделать восемнадцать льё; извозчики лишь один раз, в Даммартене, сменили лошадей. По той дороге я знал чуть ли не всех, так что каждый раз мне приходилось повторять свой горестный рассказ, и каждый такой рассказ становился чем-то вроде очередного кровопускания, хотя истекал я не кровью, а слезами.

Около пяти часов вечера показался Виллер-Котре; нас уже ждали, и полгорода собралось у начала улицы; среди двух тысяч четырехсот жителей, составляющих население этого небольшого города, где я родился, не было ни одного, кто не питал бы к нам дружбы; женщины были в черном, мужчины надели траурные повязки на рукава.

Моя сестра находилась среди других женщин.

У въезда в город карета остановилась; я вышел и бросился в объятия сестры; все кругом тянулись к моим рукам, чтобы пожать их, а несколько старушек, которым мама и я благотворили, целовали их.

Погребальная карета тронулась с места, направившись к церкви; все пошли следом; по пути траурный кортеж пополнялся теми, кто не вышел навстречу нам. Когда карета остановилась у паперти, вокруг нас собрался уже весь город.

Изнутри церковь была затянута черным крепом; нас ждали священники, хотя погребение должно было состояться лишь на следующий день: выказывая благочестивую предупредительность, они хотели, чтобы внесение покойницы в церковь непременно сопровождалось молитвами.

Гроб поставили на возвышение и положили на него погребальное покрывало. О, с того дня прошло семнадцать лет, но ни одна подробность, даже — не скажу несущественная, в подобные часы не бывает несущественных подробностей — так вот, ни одна подробность, даже самая мелкая, не исчезла из моей памяти.

Когда в церкви вновь воцарилась тишина, я попрощался со всеми своими добрыми друзьями, попросив их прийти на другой день, и, сославшись на то, что мне надо побыть одному, ушел.

Мне хотелось посетить кладбище.

Немного есть на свете кладбищ столь же живописных, как кладбище в Виллер-Котре; городок расположен посреди огромного леса, что дает возможность раздобыть для могил деревья любого вида; еще издали глазам открывается роща с разноцветной листвой; видя игру света на всех этих кронах, слыша веселый щебет птиц, порхающих с ветки на ветку, поневоле начинаешь думать, что это парк какого-то замка, а не деревенское кладбище.

Участок, предназначенный для погребения членов нашей семьи, представляет собой большой прямоугольник, обозначенный шестью великолепными елями, которые были посажены после смерти моего отца. Тогда им было по тридцать лет и они уже были красивы; сегодня им по сорок восемь и они великолепны.

Подходя к этим елям, я всегда испытываю глубокое волнение: все самое святое для меня покоится здесь.

На сей раз я приближался к ним более смиренным и более поникшим, чем всегда, не решаясь смотреть и стремясь увидеть.

Рядом с каменной плитой, под которой покоится тело моего отца, была вырыта могила. Могильщик стоял в нескольких шагах от нее, опершись на заступ, словно его собрат по ремеслу из «Гамлета». Он только что закончил работу и, еще издали увидев меня, отошел в сторону.

Я остановился подле могилы: ах, горестная сладость слез, с каким темным вожделением я жаждал вкусить тебя!

Цветники на всех могилах содержались в полном порядке.

Кивком поблагодарив могильщика, которому было поручено следить за ними, я сорвал по цветку с каждого из этих цветников и бросил их на дно ямы.

В эту минуту внимание мое привлек длинный прямоугольник, обозначенный на земле там, где она явно была нетронутой; понимая, что это место закреплено для какой-то могилы, я окликнул могильщика и спросил его:

— А это что, дружище?

— Это место для вас, сударь, — ответил он. — На вашем семейном участке осталось три свободных места, и я подумал, что вам было бы приятно быть поближе к отцу и матери; даже если кто-либо из ваших родственников умрет раньше вас, можете быть спокойны, оно останется за вами.

Я жестом подозвал могильщика и, топнув по этой земле в знак того, что вступаю во владение ею, спросил его:

— Стало быть, договорились, и это место мое, так?

— Да, сударь.

Я достал из кармана луидор и протянул его могильщику.

— Выходит, сударь, — сказал он, поблагодарив меня кивком, — по-вашему, все сделано правильно?

— Да, дружище, но предусмотрел ли ты случай, что умрешь раньше меня?

— О, пусть это вас не беспокоит, сударь, все будет сказано моему преемнику!

Жестом я попросил его оставить меня одного; он удалился, вскинув заступ на плечо.

Прислонившись к надгробию отца, я долго смотрел сквозь слезы на эту зияющую яму, пустоту которой на другой день должен был заполнить гроб моей матери!..

VIII

Еще долго терзало меня это горе.

По возвращении в Париж, даже в самые загруженные работой часы, я вдруг ощущал странную пустоту в своей жизни, как если бы в сердце у меня разверзлась бездонная пучина. В первый миг я пытался понять причину этой тягостной боли, а затем стонал: «Мама! Мама!» и обливался слезами.