Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

В течение одиннадцати месяцев, пока длилось это удивительное царствование, Наполеон направлял свои умственные и душевные силы на то, чтобы принести как можно больше пользы жителям острова. До него эти люди верили лишь в Бога, а тут обрели веру еще и в Наполеона. Однако Наполеон по сравнению с Богом имел то преимущество, что его можно было лицезреть.

Я видел, как пожилые женщины, знавшие Наполеона и говорившие с ним, опускались на колени, когда мимо проходил принц, а затем, поднявшись, осеняли себя крестным знамением.

Проведя неделю на Эльбе, мы переправились на Пьянозу, где пробыли еще два дня; именно там мы и видели, как вдали шел флот, ведомый принцем де Жуанвилем.

Так что вот кто был моим спутником, которого я упомянул в письме королеве Марии Амелии, не назвав его по имени.

Вот какие воспоминания пробудила во мне роковая дата 13 июля. И не моя вина, если эти воспоминания касаются одновременно двух полюсов французской монархии — Орлеанского дома и рода Наполеона.

XIII

Я стоял перед домом, где скончался герцог, и смотрел на роковой номер — № 13.

Наконец, я решился войти; вот уже две недели этот дом был целью скорбного паломничества.

Все входили и пускались в расспросы; кое-кто, задавая вопросы, плакал.

Я был из их числа.

Мне показали место, где, лежа на двух матрасах, положенных прямо на пол, раненый мучился в предсмертной агонии.

На долю Паскье, хирурга принца, выпало тяжелое испытание.

Можно ли представить себе большее страдание, чем страдание врача, который, находясь возле дорогого ему человека, умирающего на его глазах, один осознавая предначертание Божье и понимая, что надежды больше нет, вынужден сдерживать слезы и выдавливать из себя улыбку, чтобы успокоить отца, мать, всю семью, охваченную отчаянием; который лжет из милосердия и, чувствуя бессилие медицины, обрекает себя, во исполнение своего профессионального долга, выступать в роли сердобольного палача и терзать несчастного умирающего, чья агония, возможно, без этого была бы менее болезненной, а после его смерти, держа в руке скальпель, вынужден отыскивать в глубине сердца, к биению которого он тридцать лет с тревогой прислушивался, причины этой смерти и оставленные ею следы!

Я погрузился в эти размышления, слушая славную женщину, рассказывавшую мне о тщетных попытках вернуть принца к жизни, о том, как по его телу водили раскаленными щипцами и безуспешно жгли ему кожу горчичными пластырями и китайскими полынными сигарами.

Ее рассказ вызвал у меня одно странное воспоминание.

В то время, когда я сочинял «Калигулу», принц с большим интересом следил за моими изысканиями в области античности.

Когда вся подготовительная работа была мною закончена, он, уезжая в Компьень, пригласил меня приехать к нему в замок и писать эту пьесу там.

Я вежливо отказался: для работы мне требовалось одиночество, а это было то единственное, чего Компьенский замок дать мне не мог.

Взамен я присмотрел уединенный дом, который стоял посреди леса, примерно в трех четвертях льё от Компьеня, и в котором жила г-жа Даррас, вдова лесника; называлось это местечко Сен-Корнель, а святой с таким именем, как вы понимаете, неплохой покровитель для драматурга!

Когда герцогу Орлеанскому хотелось повидаться со мной, он приглашал меня к себе в замок.

Случалось это обычно раза два в неделю.

Единственной милостью, которую я попросил у него, было разрешение охотиться в Легском лесу.

В итоге смотрителя этого леса поставили в известность, что мне позволено бродить там с собакой и ружьем.

У смотрителей королевских лесов вошло в то время в привычку — сохранилась ли она у них по сей день, я не знаю, поскольку давно уже в такого рода лесах не охочусь — считать лес своей собственностью; ну а раз лес принадлежит им, то, естественно, и дичь в нем тоже их.

И если кто-нибудь убивал дичь, это их обижало.

В особенности это обижало смотрителя Легского леса, и потому, трижды выходя на охоту, я вследствие злого умысла упомянутого достойного служащего трижды возвращался с пустыми руками.

И тогда я написал герцогу Орлеанскому:

«Монсеньор!

Видя, как трудно даются Вам мелкие дела, я тем больше восхищаюсь великими делами, которые Вы совершаете».

В ответ я получил записку:

«Приезжайте завтра на ужин в замок».

Я приехал.

— Я получил ваше письмо, — сказал он мне. — На что вы намекаете?

Я описал ему положение дел.

— Понятно, — произнес он. — Но почему вы не охотитесь со мной?

— Да потому, что до сих пор вы, ваше высочество, забывали пригласить меня.

Герцог Орлеанский досадливо закусил губу, а затем промолвил:

— Ну так вот, завтра состоится охота в Малом парке, приезжайте завтра; сбор — в восемь часов утра; в одиннадцать завтрак на природе, а ужин в замке в обычное время. Вы покинете охоту в любое время, чтобы переодеться.

Я ответил поклоном и на следующий день явился к назначенному часу.

В одиннадцать все собрались у подножия какого-то указательного столба, где нас ожидал завтрак на траве.