Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Так вот, через три месяца после тех событий, о каких теперь идет речь, опасаясь за жизнь человека, утрата которого причинила бы мне огромное горе, жизнь, которую он по своей собственной воле подвергал опасности, я вспомнил именно о епископе Эврё, у меня на глазах выказавшем столько доброты!

* * *

В этот момент стало известно, что похоронная процессия уже видна из города. И тотчас же заработал телеграф, который был связан с телеграфом министерства внутренних дел, а тот, посредством верховых, был напрямую связан с Тюильри. Таким образом, с опозданием всего на четверть часа, королева узнавала обо всех подробностях погребальной церемонии; она могла мысленно следовать за гробом, не имея возможности следить за ним глазами, и даже почти что присутствовать на траурной мессе; она могла, преклонив колена в своей молельне, плакать и молиться почти одновременно с теми, кто произносил молитвы и проливал слезы здесь, в двадцати льё от дворца. Было нечто печальное и поэтичное в неспешной, таинственной работе этого механического устройства, которое по воздуху передавало страдающей матери последние новости о ее усопшем сыне и останавливалось лишь для того, чтобы получить ее ответное сообщение.

Мы пошли навстречу погребальной колеснице. Все фасады на пути, которым она должна была проследовать, от почтовой станции до часовни, были затянуты черным, и на каждом доме висел трехцветный флаг с траурной лентой.

Дойдя до конца улицы, мы увидели остановившийся катафалк: с него снимали урну с сердцем принца, которую надлежало нести на руках, в то время как гроб на катафалке, запряженном шестеркой лошадей в черных попонах, должен был ехать дальше. Я обернулся и взглянул на телеграф: телеграф сообщал королеве о печальной процедуре, совершавшейся в этот момент.

О! Поистине, слезы — это великое благо! Небесный дар, который бесконечное милосердие Господа ниспослало нам в тот самый день, когда он в своей непостижимой мудрости ниспослал нам горе!

Мы остановились и стали ждать; катафалк медленно приближался, впереди него несли бронзовую урну, в которой было заключено сердце. Урна и гроб проследовали мимо нас; за гробом шли адъютанты принца: они несли его орденскую ленту, шпагу и корону; за ними шли четыре принца, с обнаженными головами, в парадных мундирах и траурных мантиях; и, наконец, позади них шла военная и гражданская свита короля; нам подали знак, чтобы мы заняли место среди свиты.

Я заметил Паскье; он выглядел так, будто едва не умер сам.

Был момент — с тех пор минуло три года, — когда возникло опасение за жизнь принца: у него появились симптомы легочной чахотки, и все, кто был в его окружении и любил его, ужаснулись.

Никто не решался сказать ему правду, хотя привычное выполнение утомительных обязанностей днем и частые бессонные ночи могли неблагоприятно сказаться на его состоянии.

Тогда я взялся предупредить принца и написал ему письмо.

Вскрытие умершего показало, что тогдашние опасения были не только преувеличены, но даже вовсе лишены оснований. Правда, Паскье всегда головой ручался, что с этой стороны принцу бояться нечего.

Рядом с Паскье шел Буа-Милон, под присмотром которого взрослел наследный принц. Убитый горем учитель шел за гробом своего ученика.

— Сегодня ровно двенадцать лет, — сказал он мне, — как принц во главе своего полка вернулся в Париж. Вы помните тот день?

Да, конечно же, я помнил! Проезжая мимо, принц пожал мне руку; в своем мундире гусарского полковника он весь сиял от радости и воодушевления.

Четыре года спустя, напомнив ему, что он сам когда-то носил этот элегантный мундир, я через его посредство спас жизнь солдату, который служил в упомянутом полку и был приговорен к смерти.

Увы! Бедный спасенный солдат сегодня даже не мог помолиться за того, кто вытащил его из могилы! Смерть не захотела уйти ни с чем: она так близко протянула к нему руку, что от страха он потерял рассудок.

Принц оплачивал его содержание в лечебнице для умалишенных.

О! Хочется повторить слова Боссюэ: его величие было одним из тех фонтанов, какие Господь сотворяет для того, чтобы сеять добро.

Гроб внесли в городскую церковь Дрё, где он должен был оставаться несколько минут. Телеграф доложил королеве об этой краткой остановке на последнем пути. Вновь начался трогательный обряд отпустительных молитв, а затем процессия двинулась дальше. Когда мы покидали церковь, произошел затор, и я оказался стиснут между бронзовой урной, которая заключала в себе сердце принца, и свинцовым гробом, в котором лежало его тело.

И урна, и гроб коснулись меня, когда их несли мимо. Словно его сердце и его тело хотели сказать мне последнее прости. Мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание.

Урна снова заняла место во главе кортежа; гроб снова поставили на колесницу, и мы стали подниматься по дороге, опоясывающей склоны горы, на вершине которой находится усыпальница.

Добравшись до площадки на вершине, мы оказались напротив часовни.