Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Постановка в Одеоне имеет по крайней мере одно преимущество: благодаря начитанности молодежи, заполняющей его галерки, литературные пьесы стяжают там огромный успех. Но, поскольку студенты сами по себе не могут обеспечить кассовые сборы, постановка таких пьес в Одеоне приносит доход ничуть не больше, чем на других сценах.

Аплодировали «Детской повозке» неистово. Жерару уже мало было тех ста представлений, о каких говорила г-жа Лоран, ему хотелось, чтобы их было двести.

Ужинали в ресторане Рисбека. Ужин длился до пяти часов утра. Жерар, давший себе слово совершить путешествие в Иерусалим в случае успеха, уже не желал ограничиваться Святой землей; свершившийся триумф побуждал его добраться до Индии; исполненный признательности к царю Шудраке, Жерар вознамерился посетить его владения и в тех самых краях, какие царственный драматург сделал местом действия своей пьесы, воочию удостовериться в реальности местного колорита.

Прощаясь с Бокажем, Жерар сказал:

— Завтра к полудню все ложи будут зарезервированы. — Бесспорно, — ответил Бокаж.

На другой день в полдень, он явился в кассу предварительной продажи билетов и поинтересовался успехами.

Ни одна ложа не была зарезервирована.

Бедный Жерар! Он был раздавлен; этот девственно чистый лист бронирования в один миг развеял все его мечты.

Кассовые сборы за семнадцатую постановку составили около трехсот франков.

Две недели спустя Жерар лежал на койке в лечебнице Дюбуа, охваченный приступом буйного помешательства.

Буйное помешательство имеет перед тихим такое же преимущество, какое острые заболевания имеют перед хроническими: оно не затягивается, и от него либо излечиваются, либо умирают.

Жерара излечила хорошая новость. Фурнье намеревался вновь открыть театр Порт-Сен-Мартен и попросил авторов «Детской повозки» написать пьесу для этого торжественного события.

Жерар сразу поднялся с кровати и произнес:

— У меня есть сюжет.

То был сюжет «Художника из Харлема».

«Художник из Харлема» повторил путь «Детской повозки».

Тот же успех театральной читки, тот же успех премьеры, те же замыслы несчастного Жерара, то же падение кассовых сборов, и тем не менее, придя к Мери после двадцать седьмого представления, Жерар, надеявшийся хотя бы на пятьдесят представлений, рассуждал, что с авторскими гонорарами за остальные двадцать три он все-таки сможет совершить давно задуманную им поездку в Святую землю, однако на сей раз ограничившись Иерусалимом.

— Вы будете писать мне в Бейрут, Афины и Смирну, — говорил он Мери, а поскольку Мери читал в это время письмо, которое ему только что принесли, и ничего не отвечал, Жерар повторил:

— Вы будете писать мне в Бейрут, Афины и Смирну… Вы слышите меня, Мери?!

Мери ласково, нежно, по-отечески взглянул на него и передал ему письмо, которое только что дочитал до конца.

Это было письмо Фурнье, в самой вежливой форме извещавшего Мери, что всю последнюю неделю пьеса «Художник из Харлема» не оправдывает затрат на нее и он вынужден снять ее с репертуара.

Жерар спокойно смотрел на письмо, не зная, что с ним делать.

— Дорогой друг, — со смехом сказал ему Мери, — «Бургграфы» Виктора Гюго определенно лучше нашего «Художника», и, тем не менее, они выдержали лишь пятнадцать представлений.

— И что вы хотите этим сказать? — спросил Жерар.

— Я хочу сказать, что в этом мире можно ожидать чего угодно, даже такого письма. Tolle et lege.[115]

И он указал на письмо Фурнье, держась наготове, чтобы удержать Жерара, если того вдруг охватит приступ безумия.

Жерар прочел письмо, обхватил лоб обеими руками и изо всех сил стиснул, словно хотел помешать рассудку покинуть его; затем, хотя глаза его хранили прежнее выражение грусти и даже наполнились слезами, взрыв нервного смеха исказил ему лицо, он пожал руку Мери и бросился вниз по лестнице.

Мери кинулся следом за ним, крича:

— Жерар, Жерар!

— Что? — оглянулся Жерар.

— Вы вернетесь?

— Зачем?

— Работать над «Алкивиадом».

(Они намеревались вместе писать «Алкивиада»).

Жерар остановился на лестнице.

— Ах да, — произнес он, — «Алкивиад». Вот кого галерка примет с восторгом! Алкивиад — высшее воплощение человеческого достоинства, человек, говоривший ore rotundo[116] на самом прекрасном языке в мире; Алкивиад, герой куртуазной любви, златоуст, как Демосфен, поэт, как Софокл, философ, как Платон, справедливец, как Аристид, остроумец, как Аристофан, храбрец, как Эпаминонд, великий полководец, как Фемистокл, красавец, как Адонис! Ну да, нужно срочно вывести на сцену такого героя! Галерка будет неиствовать, в амфитеатре раздадутся восторженные крики, и на двадцать шестом представлении пьеса даст сборы в сотню экю. Да, — продолжал он, — я хочу сочинить еще одну пьесу, но не эту, и она станет последней.

— Да вы спятили, что ли?! — крикнул ему Мери. — Поднимитесь же, поднимитесь!

— Нет, и ни надейтесь.

— Почему?

— Вы будете утешать меня.

И он побежал как безумный.

Да он и в самом деле обезумел, вот уже в третий раз!..

XV