Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Вслед за «Отче наш» настала очередь молитвы «Аве Мария», длившейся довольно долго; крестный делал ударение на каждом слове; наконец, когда молитва Пресвятой Деве закончилась, он открыл книгу в том месте, где начинались молитвы свадебного богослужения, и вырвал оттуда две страницы.

— Что вы делаете?! — воскликнула Мари.

— Настанет день, и я верну вырванные страницы на место, — промолвил граф. — Ну а пока вы не сможете читать эти молитвы без меня.

После чего он шепотом добавил:

— О Мари, через год!

Вечер завершился небольшим балом, но никто из города приглашен на него не был, и присутствовали на нем лишь крестьяне из Виллер-Элона, Корси и Лонпре.

Все танцевали в большом обеденном зале, где было очень холодно, в то время как в гостиной пылал большой камин. В перерывах между контрдансами Мари Каппель прибегала в гостиную погреться, и граф сопровождал ее; в один из таких перерывов она обнаженной рукой облокотилась на мраморную облицовку камина.

— Какое безрассудство! — воскликнул граф. — Вы разгорячены и при этом облокачиваетесь на мрамор! Так и умереть недолго.

Мари, которая еще никогда в жизни не была так счастлива, вполне справедливо опасалась будущего.

— Сойти в могилу в двадцать лет, с цветами, слезами, молитвами! — промолвила она. — И вы находите, что это так уж страшно?

— Вы хотите умереть? Погодите хоть, пока не узнаете, что такое быть любимой.

— На этом свете так трудно быть любимой всерьез, — ответила она.

— Но вы любимы именно так, Мари!.. Я люблю вас всеми силами души!

И схватив ее руку, он с характерным для него неистовством поцеловал ее.

— О, я согласна, согласна, — прошептала она в ответ на его вопросительный взгляд.

— Через год, вы поняли?.. До этого я ничего не могу обещать.

— Да, через год.

Господину Коллару было уже шестьдесят два или шестьдесят три года; он слабел на глазах; ревматизм, против которого он всегда с таким мужеством боролся, в конце концов одолел его. Началось с того, что он больше не покидал своей спальни, но вскоре уже и не вставал с постели. Однажды он пожаловался на сильную головную боль, а через сутки у него случилось кровоизлияние в мозг.

Подле старика находились лишь Мари Каппель, Морис и его молодая жена; за врачом пришлось посылать в Суассон. Туда отправился слуга верхом на лошади; тем временем кровоизлияние развивалось, больной уже не говорил, но еще видел и слышал и, когда его спрашивали, тяжко ли ему, он отрицательно качал головой.

Наконец, приехал г-н Мисса. Господин Мисса считался знающим врачом; он прописал лечебное питье, поставил горчичники и уехал, не оставив никакой надежды.

Мари Каппель взялась быть сиделкой и ухаживать за дедом. Она была подле него одна, когда около полуночи к нему вернулся голос.

Старик окликнул Мари.

Она радостно вскрикнула и присела на кровать деда, который слегка приподнялся.

— Не покидай меня, дитя мое, — произнес он вполголоса, — я немного посплю.

— Так вам стало лучше?

— Да, наверное.

Мари позвала свою кормилицу и послала ее сообщить Морису Коллару, что в болезни старика произошел счастливый перелом.

Затем она положила голову больного к себе на колени и взяла его за руку.

Но через несколько минут ей показалось, что его дыхание остановилось, и почти тотчас же его рука, перед тем пылавшая, стала теплой, потом холодной, потом ледяной.

Мари вскрикнула, приподняла обеими руками голову деда, но она безвольно упала ей на колени — г-н Коллар был мертв!

Это была уже четвертая могила, разверзшаяся под ногами Мари. Сначала умерла бабушка, г-жа Коллар, затем умерли отец, мать и дед. У Мари случился страшный нервный припадок, и в разгар его она потеряла сознание.

Получив известие о скорбном событии, Луиза тотчас же покинула Париж и примчалась в Виллер-Элон.

Но первым туда явился граф. Он казался еще ласковей, чем обычно, но еще печальней. Госпожа Гapа́ сообщила о своем намерении увезти Мари в Париж; три четверти года, о котором ее просил граф, уже истекли, и Мари решила потребовать у графа разъяснений, честных и определенных.

«Всякий раз, когда речь заходила о моем отъезде, — говорит Мари Каппель, — я видела, что граф бледнеет и дрожит.

— Мне бы хотелось поговорить с вами наедине, — сказал он наконец.

— Я хотела бы того же.

Я повернулась к обеим моим тетушкам, сидевшим подле нас, и попросила их оставить меня на четверть часа для разговора с глазу на глаз с г-ном Шарпантье.

Они дали согласие и удалились.

Воцарилось долгое молчание… Наши глаза избегали встречи, равно как и наши мысли. Внезапно он взял меня за руку; я разрыдалась и сказала ему: