Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Заключенной, которую подобрали на улице, нищенке, которую нашли у придорожного столба, такая роба покажется свадебным платьем; для Мари Каппель она служит явным признаком позора, материальным воплощением бесчестья.

Она противится, получает отсрочку на час и посылает за тем единственным родственником, какой у нее есть в Монпелье, — двоюродным дедом, братом Жака Коллара.

Он идет к начальнику тюрьмы.

— Скажите ему, дядюшка, что я снесу любые страдания, любые, поймите, но ни за что не надену одеяние преступницы, носить которое у меня нет оснований.

Старик возвращается.

— Приказ вполне категорический, бедная моя Мари, — говорит он. — Ваш отказ повлечет за собой лишь суровые меры, которых следует избежать любой ценой, и вы избежите их исключительно посредством смирения, достойного христианки… Как вы поступите, дитя мое, если сегодня вечером у вас заберут платье, которое вы носите?

— Если сегодня вечером у меня заберут платье, завтра я не встану с постели.

— Ну а если этой меры не избежать?

— Я никогда не встану с постели.

— Но никогда не вставать с постели означает идти навстречу смерти.

— Все в руках Божьих… А теперь еще пару слов, высокочтимый дядюшка. Простите меня за те неприятности, какие я вам причиняю. Не покидайте меня огорченным моим решением или раздосадованным моим отказом… У меня голова кругом идет. Я ищу мысль, но она ускользает от меня; я вопрошаю рассудок, а мне отвечает сердце. Завтра, возможно, я стану спокойнее, завтра я напишу вам, и то, что у меня не получается сказать вам теперь, скажет вам мое письмо. Однако считаю своим долгом признаться вам, дорогой дядюшка, что как нынешним вечером, так и завтра, и во все другие дни, есть вопрос, на который у меня всегда будет один и тот же ответ, и вы можете передать это господину Шаппюсу. Тюремное платье я надевать не стану.

Наутро у нее забрали не только ее одежду, но и всю ее обстановку. Либеральные газеты возмущались тем, что в камере у Мари Каппель есть стол, комод и четыре стула, тогда как у политических заключенных есть только стул и кровать.

Теперь, как и политические заключенные, Мари имела лишь грубо сколоченный стул и кровать.

Стало ли от этого лучше политическим заключенным?

Нет, но зато либеральные газеты доказали, что они влиятельнее, чем все предполагали, и могут отнять кресло, комод и стол у внучатой племянницы Луи Филиппа.

Сколько же мелочности в этой оппозиции, которой, тем не менее, порой удается ниспровергать троны!

Оставшись одна в камере, из которой унесли всю мебель, и не поднимаясь с постели, чтобы не надевать тюремного платья, Мари Каппель придвигает к изголовью единственный оставшийся у нее стул, ставит на него чернильницу, берет перо, бумагу и пишет письмо своему двоюродному деду: