Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Ваша

МАРИ КАППЕЛЬ.

П о с т с к р и п т у м. Утверждают, что сокровенные мысли женщины целиком содержатся в постскриптумах ее писем. Я возвращаюсь к своему письму, дядюшка, и говорю Вам: «Я невиновна и надену это позорное одеяние лишь в тот день, когда оно станет для меня не знаком преступления, а знаком добродетели».[43]

Верите ли вы, что женщина, написавшая эти строки, страдала больше, чем проститутки, которых отправляют в Сальпетриер, или воровки, которых заключают в Сен-Лазар?

Да, разумеется.

Верите ли вы, к примеру, что Мария Антуанетта, эрцгерцогиня Австрийская, королева Франции и Наварры, наследница тридцати двух кесарей, супруга потомка Генриха IV и Людовика Святого, заключенная в Тампль, привезенная в обычной телеге к эшафоту и обезглавленная на площади Людовика XV, причем заодно с публичной девкой, страдала больше, чем, к примеру, г-жа Роллан?

Да, разумеется.

Верите ли вы, что если бы меня, чья жизнь — это непрестанный труд, меня, кто, благодаря работе по пятнадцать часов в день, работе, необходимой не только для моей духовной жизни, но и для моего здоровья, написал полторы тысячи томов и поставил на сцене шестьдесят своих пьес; верите ли вы, что если бы меня приговорили провести остаток жизни в одиночной тюремной камере, без книг, бумаг, чернил, свечей и перьев, верите ли вы, что я страдал бы больше, чем человек, которому не дали бы перьев, свечей, чернил, бумаги и книг, но который не умеет ни читать, ни писать?

Да, бесспорно, да.

Стало быть, есть равенство перед лицом закона, но нет равенства перед лицом наказания.

Теперь, с изобретением хлороформа, медики устранили неравенство в восприятии физической боли, так сильно заботившее славного доктора Ларрея.

Неужели у законодателей 1789, 1810, 1820, 1830, 1848 и 1860 годов не было возможности придумать какой-нибудь духовный хлороформ, способный устранить неравенство в восприятии душевной боли?

Вот задача, которую я ставлю, и за решение которой, на мой взгляд, можно вполне заслуженно притязать на Монтионовскую премию.

Посмотрите, что происходит с Мари Каппель вслед за этой мучительной сценой, которая приковала ее к постели, словно ее любимого героя Карла XII к Бендерам. Рассудок ее недоумевает, мутится, не ведает, существует ли он еще, и бред воображения вот-вот разрушит хрупкую перегородку, отделяющую разум от безумия.

«Сегодня утром я спросила себя, почему здесь сходят с ума.

Впрочем, мне это понятно…»[44]

* * *

«На глазах у осени упал последний листок из ее короны. Холодно, и, хотя у меня в камине чуть теплится огонь, ночного халата недостаточно для того, чтобы согреться. Мне приходится весь день лежать в постели. Десять одиноких и бездельных часов — это целая вечность! Я хочу попытаться жить, когда все отдыхает и дремлет; ночь — царство мертвых. Я хочу присоединиться к этим блуждающим душам, которые дрожат во тьме и заимствуют у ветра горестные вздохи, ибо их собственные голоса уже не могут стонать… Тревожная истома овладевает мною.