Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Дул жуткий северный ветер; он с невероятной силой прорывался сквозь щели дощатых стен, вызывая у нас опасение, что ужинать нам придется без света. В 1846 году Сменду еще не достиг того уровня цивилизации, чтобы пользоваться масляными лампами или закрытыми свечами.

Мне понадобились два добровольца, готовых отправиться на поиски комнаты для нашего ночлега, а сам я взялся присматривать за приготовлением ужина.

Хотя еда здесь оказалась лучше, чем в Испании, это вовсе не означает, что она была аппетитной и обильной.

Принести себя в жертву вызвались Жиро и Дебарроль. Они взяли с собой фонарь: бродить со свечкой в руках по коридорам было бы затеей настолько безрассудной, что это даже не пришло им в голову.

Минут через десять отважные разведчики возвратились с известием, что им удалось отыскать нечто вроде чердачной кладовки, насквозь продуваемой ветром. Единственное преимущество ночи, проведенной в этом чулане, перед ночью, проведенной под открытым небом, состояло в том, что на сквозняке вполне можно было подхватить простуду.

Мы с грустью слушали рассказ Жиро и Дебарроля — я говорю: Жиро и Дебарроля, поскольку нас не оставляла надежда, что, расспрашивая одного за другим, мы узнаем от того, кто молчал, нечто более утешительное от того, кто говорил; но напрасно они чередовались, словно Мелибей и Дамет: песнь их оставалась чудовищно заунывной и однообразно жалобной.

Внезапно, обменявшись перед этим несколькими словами с каким-то солдатом, ко мне подошел хозяин трактира, осведомился, не я ли господин Александр Дюма, и, получив утвердительный ответ, передал мне привет от офицера-казначея, поручившего ему передать мне предложение расположиться на первом этаже того самого каменного домика, на который, сравнивая его с деревянным бараком, мы с самого начала бросали завистливые взгляды.

Так что предложение было как нельзя более уместным. Однако я поинтересовался, хватит ли там кроватей на шесть человек или, по крайней мере, достаточно ли вместителен этот первый этаж, чтобы мы все могли там разместиться.

Как выяснилось, первый этаж представлял собой маленькую комнату и в ней была всего лишь одна кровать.

Я попросил трактирщика передать любезному офицеру мои самые искренние приветы и сказать ему, что, поскольку у него имеется лишь одна свободная кровать, мне приходится отказаться от его приглашения.

С моей стороны это было самопожертвованием, но его отвергли те, ради кого оно было совершено. Мои спутники в один голос воскликнули, что им не станет лучше от того, что мне будет плохо, и хором настаивали, чтобы я принял сделанное мне приглашение.

Поскольку с одной стороны на меня подействовала логика такого рассуждения, а с другой — меня искушал демон комфорта, я уже был готов согласиться, как вдруг в голову мне закралось еще одно сомнение, последнее: я лишал полкового казначея его кровати.

Однако у трактирщика явно имелось целое меню доводов, выбор в котором был намного шире, чем в меню его блюд. В ответ он заявил, что казначей уже поставил себе раскладную кровать во втором этаже и что я не только не лишу его чего бы то ни было, а напротив, доставлю ему величайшее удовольствие, согласившись на его приглашение.

Противиться долее предложению, сделанному с таким радушием, было бы просто нелепо. Так что я согласился, но поставил условием, что мне будет предоставлена возможность лично выразить казначею мою благодарность.

Однако посланник ответил, что казначей вернулся очень усталым и сразу же лег спать на свою раскладную кровать, попросив передать мне его приглашение.

Стало быть, я мог поблагодарить его, лишь разбудив, что сделало бы мою учтивость весьма похожей на бестактность.

Я не стал упорствовать и после ужина велел проводить меня в предназначенный мне первый этаж.

Дождь лил как из ведра; пронизывающий ветер со свистом проносился среди оголенных одиноких деревьев, возле барака трактирщика, возле дома казначея, между солдатскими палатками.

Признаться, я был приятно удивлен при виде предоставленного в мое пользование жилища. Это была премилая комнатка с паркетным сосновым полом, изысканность которой доходила до того, что стены ее были оклеены обоями. Комната, при всей своей простоте, была аристократически опрятной.

Простыни сверкали белизной и были поразительно тонкими; в одном из выдвинутых ящиков комода лежал элегантный домашний халат, в другом виднелись белые и цветные рубашки.

Было очевидно, что мой хозяин все приготовил на тот случай, если у меня возникнет желание сменить белье, не утруждая себя распаковкой чемоданов.

Все это имело характер почти рыцарской учтивости.

В камине пылал яркий огонь; подойдя к нему, я увидел на каминной полке книгу и открыл ее.

Книга оказалась «Подражанием Иисусу Христу».

На первой ее странице были написаны слова:

«Подарено моей милейшей подругой, маркизой де…»

Имя было только что, от силы минут за десять до того, старательно зачеркнуто, чтобы сделать его нечитаемым.

Странное дело!