Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

В своей жизни мне не часто доводилось испытывать столь безотрадное чувство, как то, что в эту минуту наполнило мое сердце печалью.

Я хотел возвратиться в Сменду и непременно сделал бы это, будь я один; но, поступив так, я задержал бы на двое суток своих спутников.

Так что я ограничился тем, что вырвал листок из блокнота и карандашом написал:

«Дорогой Морис!

Что за безумная и прискорбная мысль пришла тебе в голову в тот момент, когда, вместо того чтобы броситься в мои объятия, то есть в объятия друга, с которым не виделся двадцать лет, ты, напротив, спрятался, чтобы я не встретился с тобой? Если моя догадка верна и причиной твоей печали является та непоправимая беда, что поразила нас всех, то от кого, как не от меня, ты мог бы получить утешение, ведь мне так хочется верить в невиновность несчастной узницы, чей портрет я обнаружил на твоей каминной полке.

Прощай! Я уезжаю все дальше от тебя, но сердце мое наполнено слезами, которые таит в себе твое сердце.

А. ДЮМА».

В эту минуту мимо нас проходили два солдата; я вручил им записку, попросив передать ее Морису Коллару, и они дали мне обещание, что он получит ее через час.

Что же касается меня, то, поднявшись на вершину холма, я обернулся и увидел вдали лагерь Сменду — темное пятно, расплывшееся на красной растительности африканской почвы.

Я помахал рукой, прощаясь с гостеприимным домом, который высился, словно башня, и из окна которого, быть может, изгнанник следил за тем, как мы двигались в сторону Франции.

XX

Месяца через три после возвращения в Париж я получил по почте пакет со штемпелем Монпелье.

Я разорвал конверт и извлек оттуда рукопись, написанную убористым, изящным, ровным почерком, буквы в котором были скорее нарисованы, чем начертаны, и письмо, написанное почерком судорожным, лихорадочным, торопливым, буквы в котором, казалось, не сами собой спокойно вышли из-под пера, а какими-то толчками были вырваны у него в приступе нервного возбуждения.

В конце письма стояла подпись: «Мари Каппель».

Я вздрогнул. Горестное происшествие в лагере Сменду еще не полностью изгладилось из моей памяти. Без сомнения, письмо бедной узницы было дополнением, послесловием, эпилогом этого происшествия.

Вот это письмо. Вслед за письмом настанет очередь рукописи.