Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

В свете провала «еропинской живопырни» представляются крайне преувеличенными и односторонними заявления многих кадетов, что крестьяне-депутаты по прибытии в столицу повели себя крайне неприлично, бражничали, ввязывались в ссоры с полицией. В семье не без урода, крестьянское застолье — это не банкет с осетриной и конституционными речами. В подобных «правдивых свидетельствах» просматривается месть за провал попыток «обработать» крестьян-депутатов в собственных интересах. Понятно и отношение крестьян к «господам-товарищам» по Думе. Понятно и объединение крестьян-депутатов в собственную фракцию трудовиков, начавшееся еще в преддумский сезон. В этом отношении впечатления крестьян-депутатов, полученные ими по прибытии в столицу в «живопырне», сыграли свою роль. «Господам в цилиндрах с древними дворянскими гербами мужики не верили, они верили в Бога и царя, от императора ждали всеобщего равнения», «всей земли, всей воли». Но мог ли полковник гвардии вывернуться из окружения, стать на позицию мужика, сделав крестьянское понимание справедливости, веры, мужицкий мир (артельной общности) отправным исходным пунктом своих реформ? Может быть, в подобных раздумьях и таится причина колебаний царя, которая так отчетливо просматривается? У автора нет завершенной этому оценки.

* * *

После окончания работы Особого совещания, приняв отставку кабинета Витте, царь дал ему прощальную аудиенцию. Создав новый кабинет, царь отдыхает в Петергофе, в Царском Селе, в своем любимом семейном Александровском дворце. В его дневнике отмечены частые приемы Трепова, доклады новых министров, так, 25 апреля («великолепный день, весна напоминает весну 1897 г.») царь принял Горемыкина и Столыпина. В эти дни царь много читает, часто катается на байдарке, проводит смотры гвардейских полков, принимает офицеров, одаривает их орденами, аксельбантами. В дневнике отмечены и царские заботы в связи с приближающимся открытием Госдумы. Мысли императора все более занимает скорое ее открытие. Как видно из дневника, прежде всего царское внимание привлечено к парадной, протокольной стороне церемонии встречи с Думой. Уже 15 апреля, то есть сразу после окончания Особого совещания и в день отставки Витте, император записывает: «убил трех глухарей», «имел три доклада». «Была гроза с градом», к завтраку был приглашен министр императорского двора барон Фредерикс. «Долго втроем говорили о церемонии открытия Думы» (курсив мой, но охотничий успех выделен самим императором. — А. С.)²⁶.

Уточнялся церемониал встречи: быть ли царю в порфире или короне, что внести в тронную речь. Живое участие приняла в обсуждении императрица. Великие княжны, императрица-мать шили специальные платья («в русском стиле»).

К этой энергичной деятельности были привлечены соответствующие службы. Одним словом, мерили, шили, примеряли, кроили и перекраивали, примеряли жемчуга, алмазы и бриллианты. Придворные разнесли новости по всей столице. «Москва слухами полна». Но и Питер тоже. В искренность увлечений императрицы русскими древностями, стилем, нарядами боярышень молва не верила. «Гессенской мухе» этого не дано понять, почувствовать, высказать. К этому еще добавляли, что не то время на дворе, чтоб устраивать пышные торжества, есть и другие заботы, поважнее. Время шить не парадные, а траурные одежды. Эхо этих голосов, ропота слышится в записях К. Р. А он ведь искренне любил августейшую семью.

17 апреля великий князь пишет, что императрица Александра Федоровна вместе с бароном П. П. Корфом (церемонимейстером) «сочиняет церемониал открытия Государственной Думы, которому будет придана возможная пышность. Дамы в русских платьях; государь взойдет по ступеням на трон в Георгиевском зале Зимнего дворца, императрицы займут особо приготовленные для них места. Государь прочтет тронную речь. Аликс говорила, что в составлении церемониала старается не подражать западным образцам, а согласовать его с русскими обычаями. Но я смею сомневаться, — замечает К. Р., — чтобы эти обычаи были ей слишком хорошо известны, да и как связать их с парламентом?». Князь-поэт как в воду глядел. Церемонию создали, замечает он, по прусскому образцу. «Все как у кузена Вилли при открытии рейхстага».

Императрица, сочиняя церемониал, планирует прибытие царской семьи из Петергофа в Петербург на яхте к самому Зимнему дворцу. Но это было оспорено ввиду возможности дурной погоды, что осложнит положение «дам в русских платьях». Был поднят вопрос, «как быть государю на открытии, в короне или порфире, граф Фредерикс обсуждал этот вопрос с великими князьями и царицей, сходились все более к решению, что быть Николаю II в порфире».