Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Приняв конституцию, Столыпин хотел стать и проводником «правового порядка». Этот термин требует пояснения. По нашим понятиям, он указывает на «права человека» в противоположении к правам государства. «Власть» и «общественность» в этом смысле образуют как бы два противоположных лагеря: служить одному значило воевать против другого. На этом противоположении воспитывалась вся наша общественность. В своей книге «Власть и общественность» В. А. Маклаков рассказал, как на Учредительном съезде конституционно-демократической партии на него набросились за то, что он осмелился сказать, что политическая партия должна уметь себя видеть на месте правительства и рассуждать как правительство. Это, заявил тогда С. Н. Прокопович, рассуждать «применительно к подлости». Мы должны быть «защитниками народа» против власти. Такая позиция объяснима, ибо происходило все в сумасшедшее время. Интересно, что уже в эмиграции, в 30-х гг., Милюков печатно повторил и защитил именно эту позицию — когда на первом месте не право, а борьба за власть (а это уже политическая близорукость!).

Столыпин представлял политику, которую ныне принято называть «левой политикой правыми руками». Идеи гражданских прав, свободы личности, равенства, без которых весь правовой порядок может оказаться «великою ложью», были для Столыпина второстепенными; у него к тому же иногда не хватало чутья, чтобы замечать то, что в действиях его противоречило праву.

Свои цели он преследовал всегда с непреклонной настойчивостью и упорством. В основе его действий была не только сильная воля, которая перед трудностями не отступает, но и доля упрямства, властолюбия, которое боится уступок и ошибок признавать не желает. Исключительно сильные люди должны уметь уступать, когда это полезно. Столыпин же любил идти напролом, не отыскивал линию наименьшего сопротивления, хотя и плодил этим лишних врагов, а порой — открывал слабые места для нападения. У него было пристрастие к тем «эффектам» (он называл их действие «шоком»), которые обывателей сбивают с толку. В этом, видимо, Столыпин — предтеча современной «шоковой терапии», оказавшейся обыкновенной костоломкой. Его же действия — это скорее шоковая хирургия. И здесь опять раскрывается его отличие от графа Витте, который умел целей своих достигать незаметно, «под хлороформом», по его собственному выражению, в чем и была главная сила этого гениального практика. Столыпин не хотел считаться с тем, что своим образом действий иногда наносил удар по тем мерам, которые хотел провести; это ярко сказалось при проведении его реформ.

Тактика была слабой стороной Столыпина, особенно как представителя конституционной монархии, обязанной сообразоваться с признанной ею самой государственной силой, то есть с организованным в «представительство» общественным мнением. Оно затрудняло взаимное их понимание. Но противоречия между словами и делом общественность слишком упрощенно объясняла его лицемерием. Выражением этого обывательского штампа является заявление Витте, будто «честным человеком он, Столыпин, был лишь до тех пор, пока власть не помутила ему разум и душу»⁴.

К Столыпину такое объяснение относиться не может; для него власть не была непривычным делом, которое кружит голову. И соединить понятие «лицемерие» с его характером трудно — это совсем не его стиль. Столыпина невозможно представить себе ни интриганом, ни услужливым царедворцем.

Распуская Первую и готовя созыв Второй Думы, Столыпин боролся не за упразднение, а за укрепление правового конституционного строя. Конечно, в окружении императора — в элите, «высшем свете» — было предостаточно упрямых динозавров, привыкших повелевать, но не они, а Столыпин, поддержанный царем, вершили политику, держали в руках руль государственного управления. Потому Столыпин и написал в Манифесте (а царь утвердил этот текст), что, «распуская нынешний состав Государственной Думы, мы подтверждаем вместе с тем неизменное намерение наше сохранить в силе самый закон об учреждении этого установления». И далее — не менее знаменательно: «Мы будем ждать от нового состава Государственной Думы осуществления ожиданий наших и внесения в законодательство страны соответствия с потребностями обновленной России»⁵.

Так понял и так поставил задачу Столыпин, и на это получил высочайшее одобрение. Все дальнейшее уже зависело не столько от состава правительства, сколько от состава будущей Государственной Думы. Ее роль в жизни страны ставилась на первое место. Подготовить подходящую Думу, способную обновить страну и сделать все это без нарушения избирательного закона, было главной целью Столыпина. Именно для этого выборы были отсрочены на ненормально долгое время — на восемь месяцев. Общественность, взбудораженная потрясениями, терактами, была совершенно не права, когда в этом усмотрела желание не созывать Думы. Столыпин, понимая вредную общественную атмосферу, которая сбивала Думу с пути, хотел ситуацию изменить, причем до выборов. Это было первой задачей.