Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Когда письмо требовало для общественных деятелей, «объединенных этой программой», семи портфелей, главных во внутреннем управлении, в том числе (и на первом месте) поста министра внутренних дел, который занимал сам Столыпин, но добавляло при этом, что главой кабинета должен оставаться Столыпин, «ибо назначение нового премьера явилось бы в настоящее время колебанием авторитета власти», — это звучало насмешкой. Ведь большинство в кабинете (7 из 13) принадлежало бы кандидатам от «общества». А пост министра внутренних дел — этого управляющего делами империи — еще более подчеркнул бы указанное преобладание. Если бы Столыпин на это пошел, он в обоих лагерях убил бы к себе уважение; управление государством на таких основаниях он должен был предоставить другим, а не цепляться за свое место, унижая себя. Поэтому в этих «условиях» Столыпин правильно усмотрел определенный отказ со стороны собеседника. Так он и ответил в письме на имя Д. Н. Шипова.

«Очень благодарен вам и князю Львову за ваше письмо. Мне душевно жаль, что вы отказываете мне в вашем ценном и столь желательном для блага общего сотрудничестве. Мне также весьма досадно, что я не сумел достаточно ясно изложить вам свою точку зрения и оставил у вас впечатление человека, боящегося смелых реформ, и сторонника „маленьких уступок“. Дело в том, что я не признаю никаких уступок, ни больших, ни маленьких. Я нахожу, что нужно реальное дело, реальные реформы и что в промежуток 200 дней, отделяющих нас от новой Думы, должно всецело себя отдать подготовлению их и проведению возможного в жизнь. Такому „делу“ поверят больше, чем самым сильным словам.

В общих чертах, в программе, которая и по мне должна быть обнародована, мы мало расходимся. Что касается смертной казни (форма приостановки ее высочайшим указом), амнистии, то нельзя забывать, что это вопросы не программные, так как находятся в зависимости от свободной воли монарха.

Кабинет целиком должен быть сплочен единством политических взглядов, и дело, мне кажется, не в числе портфелей, а в подходящих лицах, объединенных желанием вывести Россию из кризиса. <…> Я думал, как и в первый раз, когда говорил о сформировании вами министерства, так и теперь, когда предлагал вам и князю Львову войти в мой кабинет, что польза для России будет от этого несомненная. Вы рассудили иначе. Я вам, во всяком случае, благодарен за вашу откровенную беседу, за искренность».

Неудача переговоров была плохим предзнаменованием и огорчила Столыпина, что сквозит в его ответе. Но такова сила предвзятости, что Шипов увидел в письме «отсутствие искренности и откровенности», а Милюков даже «торжествующую иронию»⁷.

Были и переговоры Столыпина с графом Гейденом, М. Стаховичем, А. Гучковым и Н. Львовым. Они отличались только в подробностях. Основание отказа у всех общественных деятелей было одно, поскольку они находились в одном лагере, представляли тот общий антиправительственный фронт, который разрывать не хотели. В войне с самодержавием «Освободительное движение» объединило несовместимые элементы. Они могли естественно распадаться после победы. Но все эти люди убедили себя, что война еще продолжалась или, по крайней мере, может возобновиться, и не хотели брать на себя ответственности за прекращение коалиции. Умеренные либеральные земцы, как Д. Н. Шипов и А. И. Гучков, не желали расходиться с кадетским радикализмом; кадеты же не хотели ссориться и с «революцией». В искренность власти они не верили, а против нее только союз с «революцией» мог им дать реальную силу. Связь с ней поэтому так долго и продолжала быть основой тактики и стратегии людей. В обращении власти к себе они видели проявление полного ее бессилия, невозможность обойтись без их помощи или еще хуже — коварный план расколоть и «скомпрометировать» антиправительственный лагерь. Они и власть продолжали быть двумя воюющими лагерями. Это объясняет и другие условия, которые Шипов и Львов поставили в письме Столыпину. Послание влиятельных кадетов ясно показывало, что, по их представлению, власть и общественность продолжали быть враждебными силами и что война между ними еще не кончена.

Неудача Столыпина в переговорах с Шиповым, Гучковым и другими деятелями особо примечательна в том отношении, что у премьера не оказалось свободы действий в формировании кабинета как «команды единомышленников» (или хотя бы коалиции).

Но в этом деле есть и другой аспект. Император исходил из традиционного принципа, что политика кабинета определяется им лично, иные «построения» программы в принципе были для царя изначально неприемлемы. Это он подтвердил в письме к Столыпину в июле 1906 г., позаботившись о надлежащем освещении в прессе всего случившегося:

«Я вспомнил про нашу беседу вчерашнюю, по поводу Вашего желания о появлении статьи, объясняющей причину отказа общественных деятелей вступить в министерство.

Но так как Львов обещал Вам ничего не писать в газетах, мне кажется нужным, чтобы Вы его и других предупредили заранее о появлении такой статьи.