Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Мне известно о пущенном слухе, будто я переменил свое мнение о пользе привлечения людей со стороны, что, разумеется, не так.

Я был против вступления целой группы лиц с какой-то программой».

Упомянутое Николаем II сообщение появилось в «Правительственном вестнике» 24 июля 1906 г. В нем говорилось: «…отдельные общественные деятели, из которых Н. Н. Львов и А. И. Гучков были приняты его величеством, в продолжение аудиенции полагали, что они в целях мирного проведения реформы могут оказать большую пользу, не уходя в настоящую минуту от общественной деятельности, которая им свойственна».

Как видно из случившегося, император был более всего озабочен, чтобы привлечение общественных деятелей, но не определенной группы с собственной программой, а именно отдельных лиц, не стало все же прецедентом формирования кабинета по парламентскому образцу. Став конституционным монархом (императором с Думой), Николай II продолжал заявлять публично, что его власть остается «как встарь», и соответственно действовал. Но не лучшим образом вели себя главные герои «поединка» («мы» и «они») и по ту сторону барьера. После приема царь писал премьеру: «Принял Львова, Гучкова. Говорил с каждым по часу. Вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, то есть государственного управления, в особенности Львов. Поэтому приходится отказаться от старания привлечь их в Совет министров. Надо искать ближе. Нечего падать духом. Н.» (курсив мой. — А. С.).

В те же дни 18 июля был принят царем член Государственного Совета (от дворянства) Ф. Д. Самарин, смотревшийся на пост обер-прокурора Святейшего синода, но беседа не дала результатов. Была встреча премьера с академиком А. Ф. Кони, также не увенчавшаяся успехом.

Император с опасением смотрел на маневры премьера, боясь создать прецедент парламентарных правил, ревниво оберегал свои права самодержца (хотя уже и ограниченного Думой). Столыпин не случайно напоминал Гучкову и Львову накануне высочайшей аудиенции, что не может быть и речи о парламентарном режиме, а нынешний образ правления вовсе не конституционный, а лишь

представительный. Условия ограничения власти монарха могут зависеть только от его воли, и лучше этот вопрос перед Николаем II не ставить. На отмену смертной казни, предупредил Столыпин, царь не пойдет. После этого, обсудив с Николаем действия кадетов, Столыпин вернулся от царя, по словам Стаховича, неузнаваемым, заявив, что принимает программу только капитулирующее правительство, а сильное само создает ее и одолевает тех, кто с ним не согласен. «Очевидно, нас с вами приглашали на роли наемных детей при дамах легкого поведения», — заявил граф Гейден. Николай II более точно определил мотивы поведения графа и его сотоварищей, когда писал матери, императрице Марии Федоровне: «У них собственное мнение выше патриотизма, вместе с ненужной скромностью и боязнью скомпрометироваться»⁸ (курсив мой. — А. С.).

Нужно отметить, что позиция, занятая в переговорах с премьером лидерами либералов, была сколком весьма распространенных в обществе мнений. Элита подчеркнуто демонстративно сторонилась «исторической» власти, опасаясь в контактах с последней запачкать свои белые туники.

К сожалению, позиция виднейших ученых, художников, писателей, то есть интеллигенции в подлинном смысле этого слова, осталась совершенно не изученной, а она весьма характерна и поучительна. Кадетскую партию открыто поддерживали в печати такие известные ученые, как химик Зелинский, филологи Веселовский, Шахматов, историк Ольденбург — последний был одним из идеологов кадетизма, и т. д. Президент Академии наук великий князь Константин Константинович (поэт КР) и его сторонники оказались в академии в меньшинстве.