Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Столыпин сделал это заявление в оправдание своих действий по статье 87. Характерно, что, выступая в том же месяце апреле 1911 г. в Государственной Думе, он благодарил депутатов за их поддержку своего закона о «западном земстве», проваленном затем «лордами», которые безжалостно растоптали всходы, взращенные «взаимодействием монарха и народного представительства». Столыпин далее прямо признал, что прорвать вето Госсовета можно двумя путями: «Первый путь — уклонение (премьера) от ответственности, переложение ее на вас путем внесения вторично в Госдуму правительственного законопроекта, зная, что у вас нет ни сил, ни средств, ни власти провести его дальше этих стен (Таврического дворца), провести его в жизнь, зная, что это блестящая, но показная демонстрация». Это признание Столыпина о прочности «законодательной пробки» не нуждается даже в пояснениях, настолько оно откровенно и точно. И премьер избрал иной, «второй путь — принятие на себя всей ответственности, всех ударов, лишь бы спасти основу русской политики, предмет нашей веры»¹. Конечно, здесь не только оправдание своего злоупотребления статьей 87, но нечто большее — признание абсурдности противопоставления двух палат, созданного самой же правительственной властью в целях сохранения неприкосновенности «самодержавия». Разумеется, Государственная Дума, натыкаясь на вето Госсовета, не могла прибегнуть к методам Столыпина, ее положение было совершенно иным.

Наказ Госдумы, как известно, устанавливает, что не допускается в Думе обсуждения действий или мнений другой палаты. Наказ Думы был составлен по образцу французского парламентского регламента. Но отношения между французским сенатом и французской палатой депутатов несколько иные, чем между Думой и Советом. Когда Госсовет сделался «законодательной пробкой» и стал изменять, отвергать и коверкать все почти без исключения проекты, принятые Думой, то даже и Третьей Думе волей-неволей пришлось на это как-то реагировать. Надо, впрочем, сказать, что Дума была очень покладистой и в большинстве случаев уступала Совету.

Впервые в Третьей Думе вопрос о Госсовете был поднят в связи с проектом об изменении порядка замещения членов Совета по выборам. От имени фракции народной свободы П. Н. Милюков внес и подробно обосновал формулу перехода, выражавшую взгляд фракции на самый Совет и на те реформы, которые необходимо произвести в нем. В формуле указывалось, «что введение в состав Госсовета членов по назначению противоречит самому существу представительственных учреждений, а неправильное толкование статьи 11 Учреждения Госсовета в смысле ежегодного назначения присутствующих членов окончательно лишает их независимости и самостоятельности; что повышенный ценз и куриальная система выборов другой половины Совета разрывает связь между верхней палатой и населением и отдает судьбу всего законодательства империи в руки одного правящего класса; что начало полного равенства обеих палат в сфере законодательства и бюджета, при упомянутом составе Госсовета, делает его верхней палатой худшего, так называемого „охранительного“ типа; что, не обладая ни одним из качеств, какими должна обладать верхняя палата, не улучшая законодательства, не служа местным интересам, Госсовет в то же время является оплотом старого порядка, орудием классовых интересов и тормозом для органического законодательства; что при таком составе Госсовета не дает никаких гарантий для установления нормальных отношений между законодательными учреждениями и что только коренная реформа Госсовета, в смысле полной отмены членов по назначению, демократизации избирательной системы и ограничения компетенции, может обеспечить Совету надлежащее положение в системе законодательных учреждений»¹.

Как и следовало ожидать, формула, внесенная П. Н. Милюковым, была отклонена, и Дума как бы признала существующий состав, организацию и полномочия Совета удовлетворительными. Как тут не вспомнить, что ведь совсем недавно Первая Дума требовала полной ликвидации «палаты лордов».