Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Третий оратор октябристов, С. И. Шидловский, обвинял Министерство внутренних дел в том, что полицейские функции поглотили в нем функции административные и что к тому же полиция у нас действует неудовлетворительно. Оратор заявил, что Министерство внутренних дел губит частную инициативу и самостоятельность населения, что наблюдается эпидемия неутверждения выборных должностных лиц⁶.

Левый октябрист граф Уваров заявил, что нет никакого сомнения в том, что в то тревожное время, которое наступило на Руси после 17 октября, необходимо было принять самые чрезвычайные, самые строгие меры к тому, чтобы сломить это движение. «Фракция признает, что при подавлении таких чрезвычайных явлений, подавлении почти открытого мятежа, необходим и неизбежен ряд нарушений прав отдельных граждан. Но сейчас острый кризис прошел, в большинстве местностей России наступила та минута, когда чрезвычайных мер больше не нужно, и правительству надо перейти к постепенному снятию этих чрезвычайных мер».

После этих речей левых октябристов от имени руководства фракции октябристов выступил Н. П. Шубинский, который доказывал, что критика — дело необыкновенно легкое. В особенности легко критиковать деятельность Министерства внутренних дел и многих из его деятелей в такую эпоху, какую нам пришлось пережить. А затем Шубинский заявил, что манифест революционерами и даже нереволюционерами грубо искажался. Он порицал печать и доказывал, что если неправильно толкуется Манифест 17 октября, то правильное толкование ему должна дать Дума. Оратор защищал необходимость чрезвычайных мер для борьбы с теми, кто искажает начала Манифеста и суть позиции императора.

Умеренно правые оказались гораздо откровеннее. Их ораторы говорили: «Либеральные, левые речи, которые раздавались здесь в Думе, могут ослабить власти на местах в их борьбе с крамолой, нельзя все время упрекать правительство, нельзя постоянно говорить о злоупотреблениях, которые совершаются, и винить в них русское правительство». Граф Бобринский даже воскликнул, что «освободительное движение не создало ни одного великого человека, ни одного великого имени и ни одной репутации, сравнимых с главой правительства — Петром Аркадьевичем Столыпиным»⁷.

От имени правительства выступил министр внутренних дел Макаров, который остался очень недоволен заявлениями, что аппарат душит инициативу. По мнению Макарова, «самодеятельность самодеятельности рознь, и бывает такая самодеятельность, от которой избави нас Господи. В 1905 г. был опыт самодеятельности, и эта самодеятельность выразилась в революции». Министр перечислил ряд местностей, где военное положение было снято. По его мнению, это служит доказательством, что там, где это представляется возможным, министерство отказывается от чрезвычайных полномочий. «Теперь стало как будто тише, но, когда море разбушуется, долго волны еще по нем ходят. Признавая, что море революционной бури стало утихать, мы все-таки видим, что размах волн революции еще достаточно высок, и не можем засвидетельствовать, что она улеглась, а если она не улеглась, то не настало еще то время, когда наступит счастливый день окончательного успокоения России, и лица, находящиеся во главе управления, смогут отказаться от исключительных положений. И до тех пор, пока не наступит полное умиротворение, Министерство внутренних дел будет пользоваться всей полнотой своей власти»⁸.

В конце общих прений фракцией кадетов была внесена формула, в которой указывалось, что «применяемые Министерством внутренних дел приемы управления стоят в резком и ничем не оправданном противоречии с формой нового политического строя России, что представители центральной власти создают своей административной практикой атмосферу полного произвола и бесправия, развращающую население и подрывающую авторитет государственной власти и закона, и что лишь последовательное проведение в жизнь начал Манифеста 17 октября центральной властью и полная отмена исключительного положения может уничтожить в корне указанное основное зло русской жизни»⁹.

Формула эта, в которой намеренно повторялось и резюмировалось то, что говорили Голицын и Мейендорф, была отклонена октябристами и правыми. Своей же собственной формулы октябристы не вносили.