Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Коковцову удалось обойти все эти рифы, разъясняя императору, что финансирование чрезвычайных военных расходов можно покрыть за счет полумиллиардного превышения доходов над расходами и не прибегать ни к новым налогам, ни к займам, что можно и нужно открыто сказать об этом в Думе и получить ее согласие. Так и было сделано. Император уступил, но упорство Коковцова дорого ему обошлось. Монархическая печать («Гражданин» Мещерского, «Новое время» Суворина) подняла шум, что премьер покушается на державные права монарха, «расшаркивается перед Думой». Во всей этой истории с военными кредитами был трагический финал. Сухомлинов не распорядился как следует полученными кредитами, армия не получила тяжелую артиллерию, не имела и надлежащего запаса снарядов, а между тем осталось неиспользованным около двух миллиардов рублей, которых, конечно же, было достаточно для своевременного перевооружения армии²⁰. Но Дума не имела права контролировать деятельность военных ведомств, и все эти вопиющие провалы обнаружились только в ходе войны.

Новые чрезвычайные военные расходы включили в государственную роспись. Премьер, и одновременно министр финансов, взошел на трибуну Думы с докладом о бюджете на 1913 г. «Моя речь, — вспоминал Коковцов, — закончилась продолжительными и бурными рукоплесканиями. На этот раз общие прения носили несколько иной характер, чем прежде. Конечно, запевалой явился, как всегда, Шингарев. К нему на помощь пришел Коновалов, повторявший все те же избитые либеральные мысли, но зато в резкой оппозиции ко мне встала правая половина Думы, в лице националиста Савенко и крайне правого Маркова 2-го»²¹.

Это в общем верная, но не совсем полная, сглаженная оценка прений по бюджету. Они были начаты выступлением или, точнее, содокладом председателя бюджетной комиссии М. М. Алексеенко (октябрист), который резюмировал свои критические замечания обращением к премьеру: «Вам даны хорошие финансы — дайте же хорошую политику»²². В общем, это было перефразированием старого требования: если наступило «успокоение», давайте реформы.

Шингарев развил это требование, заявив, что правительство проводит итальянскую забастовку, не внося в Думу своих законопроектов и блокируя законодательную инициативу депутатов, словом, «ни одного серьезного проекта, ни одной реформы». Думой открыто пренебрегают, власть роет пропасть между собой и Думой, в которую сама же и свалится, на всю державу дудит полицейская труба²³. Коновалов назвал правительство «защитником отживших форм политической жизни», «тормозом возрождения родины».

У нас, восклицал прогрессист А. С. Постников, нет парламента, но есть парламентаризм наизнанку, ибо налицо полная зависимость власти от таких общественных организаций, как Совет объединенного дворянства²⁴.

Что действительно было неожиданным для премьера и надолго врезалось ему в память, так это удар справа от Маркова. Обращаясь к Коковцову, он заявил: «Вы достигли дружной работы не за правительство, а дружной работы против правительства. Против вас дружно и единогласно выступает вся Дума. И напомнил старый девиз Сципиона Африканского — Карфаген должен быть разрушен»²⁵.

Были другие выступления. Так от имени трудового народа лидер трудовиков В. И. Дзюбинский заявил, что правильное расходование народных денег нельзя обеспечить без замены самодержавно-бюрократического строя настоящим народным представительством и потому трудовики будут голосовать против бюджета²⁶. От имени социал-демократов Малиновский призывал к борьбе за демократию, за социалистические переустройство. Бюджет он назвал царским и господским, за который его фракция голосовать не будет²⁷.

В ответном слове премьер обращался более всего к Шингареву и Маркову, он сказал, что бюджетные права Думы чрезвычайно широки, ими надобно уметь пользоваться²⁸.

«Возразил мне Марков, — вспоминал Коковцов, — уже две недели спустя бессмысленным окриком: „А я скажу министру финансов просто — красть нельзя!“» Товарищ председателя Думы князь

В. М. Волконский, который вел заседание, растерялся и не оборвал оратора, и возник инцидент, имевший бурные последствия. Поскольку Дума не принесла извинений, премьер и министры в знак протеста отказались посещать Таврический дворец. Характерна реакция царя, заявившего оскорбленному премьеру, что надобно пореже посещать Думу. До конца второй сессии, 15 июня, конфликт так и не был разрешен. Печать резко осудила «обструкцию» правительства²⁹.

Острые требования, как всегда, возникали по смете Министерства внутренних дел. Высокий тон был задан М. А. Карауловым. В образной яркой форме трудовик-казак призвал коллег отказать в кредитах полицейскому ведомству.