Так «историческая» власть готовилась встретить новую сессию Думы. Таковы, однако, традиции. Депутаты съезжаются в парламент, орудия к бою. Испрашиваемое монаршее согласие было получено. Но к чрезвычайным мерам, к счастью, в тот раз не прибегли. 18 ноября — это третий день работы Думы — Николай II отвечает из Ливадии без промедления: «Получил ваше письмо от 14 октября, я был приятно поражен его содержанием. С теми мыслями, которые Вы желаете высказать в Государственной Думе, я вполне согласен. Это именно то, что следовало слышать от имени моего правительства. Лично думаю, что такая речь министра внутренних дел разрядит атмосферу и заставит господ Родзянко и его присных закусить языки. Если же, паче чаяния, поднимется буря и боевое настроение перекинется за стены Таврического дворца, тогда нужно будет привести предполагаемые Вами меры в исполнение… Также считаю необходимым и благовременным немедленно обсудить в Совете министров мою давнюю мысль об изменении (подчеркнуто царем. —
Как оперативно быстро решились вопросы, как, преодолевая расстояния, синхронно пульсировала мысль двух Николаев, каков уровень взаимопонимания; приятно изумленный, император развивает и дополняет меры, предложенные его вниманию «докладчиком». Лишить Думу права законодательного вето император предлагал еще Столыпину, ведь это была его давнишняя мысль, он высказывал ее еще на Особых совещаниях в 1906 г. Тогда ее осуществить не удалось. Не удалось и вновь. Маклаков, несмотря на категорическое требование о внесении своих предложений в Совмин, этого решающего шага к их немедленному осуществлению все же не сделал. Что помешало ему? Это ведь и приказ монарха, и его собственная позиция, что уберегло Думу? Как и в случае со Столыпиным, вновь на защиту прав Думы встал премьер. Не говорит ли это в пользу давнего наблюдения, что сильное, авторитетное правительство возможно только при наличии сильного полноправного парламента? Что коллективный разум власти исполнительной может обрести жизнь только при наличии авторитетного соборного законодательного органа, и оба эти органа могут стать гарантом права, закона, преградой для самовластия.
Министр сообщает императору, что предложенные меры не осуществлены, ибо Совет министров не одобрил их12
. Как вспоминает В. Н. Коковцов, он отсоветовал императору пойти на крайне опасные действия и в таком же духе высказал свое решение министрам. Одной из причин своих действий Коковцов называет необходимость считаться с возможной резко негативной реакцией западноевропейской, особенно французской, общественности. В странах с прочными конституционными, парламентарными традициями антидумские маневры, конечно же, были бы осуждены. А в те дни Коковцов вел переговоры с банкирами Парижа о заключении нового, как он говорит, небывалого займа (3 млрд рублей в течение 6 лет)13. Но дело было не только в финансах, не только в учете европейского общественного мнения, но и в реакции мнения российского, русского возмущения. План роспуска Думы, ставший известным в кругах журналистов, которые всегда имеют свои «авторитетные и компетентные» источники информации, был решительно осужден на страницах «Нового времени» — одной из самых распространенных газет. В редакционной статье «В чем выход?» говорилось, что идея роспуска Думы или превращения ее в совещательное единомысленное с правительством учреждение — это безнадежная глупость, которая могла возникнуть у рептилий, «в бесшабашных мозгах». Думу надо беречь, равно как нельзя позволять рептилиям упразднять Совет министров. Понимание органичной взаимосвязи между сильной Думой и авторитетным Совмином, право же, самое ценное в позиции газеты14.