Грачевский крокодил. Первая редакция

Анфиса Ивановна была старушка лтъ семидесяти, маленькаго роста, сутуловатая, сухая, съ горбатымъ носомъ старавшимся какъ-будто изо всей мочи понюхать чмъ пахнетъ подбородокъ Анфисы Ивановны. Зубовъ у Анфисы Ивановны не было, но несмотря за это она все-таки любила покушать и пожевать. Жеваньемъ она ограничивалась только въ тхъ случаяхъ когда не могла проглотить недостаточно разжеваннаго. Такъ расправлялась она съ яблоками, грушами, мясомъ и высосавъ сокъ украдкой вынимала остальное изо рта и украдкой же бросала подъ столъ. Вслдствіе этого у того мста гд кушала Анфиса Ивановна прислуга всегда находила комки непроглоченной пищи; таковые же комки попадались за диванами, комодами и другою мебелью. Тмъ не мене однако Анфиса Ивановна была старушка чистоплотная, любившая даже при случа щегольнуть своими старыми нарядами и турецкими шалями. Память Анфиса Ивановна утратила совершенно; ничего не помнила что было вчера, за то все что было лтъ тридцать, сорокъ тому назадъ она помнила превосходно. Когда-то Анфиса Ивановна была замужемъ, но давно уже овдовла и, овдоввъ, въ другой разъ замужъ не выходила. Поговаривали что въ этомъ ей не было никакой надобности, такъ какъ по сосдству проживалъ какой-то капитанъ тоже давно умершій, но все это было такъ давно и Анфиса Ивановна была такъ стара что даже трудно врилось чтобъ Анфиса Ивановна могла когда-нибудь быть молодою и увлекательною. Дтей у Анфисы Ивановны ни при замужеств, ни посл таковаго не было. Она была совершенно одна, такъ какъ племянница Мелитина Петровна пріхала къ старух очень недавно и не боле какъ за мсяцъ до начала настоящаго разказа.

Прислуга Анфисы Ивановны отличалась тмъ что у каждаго служащаго была непремнно какая-то старческая слабость къ своему длу. Такъ напримръ экономка Дарья едоровна была помшана на вареньяхъ и соленьяхъ. Буфетчикъ, онъ же и лакей, Потапычъ только и зналъ что обметалъ пыль и перетиралъ посуду и каждая вещь имла у него собственное свое имя. Такъ напримръ одинъ стаканъ зазывался у него Ваняткой, другой Николкой; кружка же изъ которой обыкновенно пила Анфиса Ивановна называлась Анфиской. Горничная Домна не на шутку тосковала, когда ей нечего было штопать; прикащикъ же Захаръ Зотычъ былъ ршительно помшанъ на веденіи конторскихъ книгъ и разныхъ отчетовъ и вдомостей. Вс эти старики и старухи жили при Анфис Ивановн съ молодыхъ лтъ и ничего нтъ удивительнаго что вс они сжились такъ что трудно было бы существовать одному безъ другаго. Всмъ имъ было ассигновано жалованье, но никогда и никто его не спрашивалъ, потому что никому деньги не были нужны. Жалованья этого такимъ образомъ накопилось столько что еслибы вс служащіе вздумали одновременно потребовать его, то Анфис Ивановн нечмъ было бы расплатиться. Жалованья никто не требовалъ и Анфиса Ивановна даже и не помышляла о выдач таковаго. Да и зачмъ? Каждый имлъ все что ему было нужно и каждый смотрлъ на погреба и кладовыя Анфисы Ивановны какъ на свою собственность, какъ на нчто общее, принадлежащее всмъ имъ, а не одной Анфис Ивановн; зачмъ же тутъ жалованье?…

V

До прізда въ Грачевку племянницы Мелитины Петровны жизнь въ Грачевк текла самымъ мирнымъ образомъ. Анфиса Ивановна вставала рано, умывалась и зачинала утреннюю молитву. Молилась она долго, стоя почти все время на колняхъ. Затмъ вмст съ экономкой Дарьей едоровной садилась пить чай, во время котораго являлся иногда управляющій Зотычъ, при появленіи котораго Анфиса Ивановна всегда чувствовала нкоторый трепетъ, такъ какъ появленіе управляющаго почти всегда сопровождалось какою-нибудь непріятностью.

— Ты что? спроситъ бывало Анфиса Ивановна.

— Да что? Дьяволъ-то эвтотъ вдь опять прислалъ.

— Какой дьяволъ?

— Да мировой-то!

— Опятъ?

— Опять.

— Зачмъ?

— Самихъ васъ въ камеру требуетъ и требуетъ чтобы вы росписались на повстк.

И Зотычъ подаетъ повстку.

— Что же мн длать теперь?

— Говорю, пожалуйтесь на него предводителю. Надо же его унять; вдь этакъ онъ, дьяволъ, васъ до смерти затаскаетъ!

— Да зачмъ я ему спонадобилась?

— Да по Тришкинскому дду…

— Какое такое Тришкинское дло?

— О самоуправств. Тришка былъ долженъ вамъ за корову сорокъ рублей и два года не платилъ. Я по вашему приказанію свезъ у него съ загона горохъ, обмолотилъ его и продалъ. Сорокъ рублей получилъ; а остальные ему отдалъ.

— Значитъ квитъ! возражаетъ Анфиса Ивановна.

— Когда вотъ отсидите въ острог тогда и будетъ квитъ!

— Да вдь Тришка былъ долженъ?

— Долженъ.

— Два года не платилъ?

— Два года.

— Ты ничего лишняго не взялъ?

— Ничего.

— Такъ за что же въ острогъ?

— Не имли вить права приказывать управляющему…

— Я кажется никогда теб и не приказывала…

— Нтъ ужъ кто дудки, приказывали.

— Что-то я не помню, финтитъ старуха.

— Нтъ, у меня свидтели есть. Коли такое дло, такъ я свидтелевъ представлю… Что же мн изъ-за вашей глупости въ острогъ идти что ли!.. Нтъ, покорно благодарю.

— Да за что же въ острогъ-то?

— А за то что вы не имли никакого права приказывать мн продать чуткой горохъ… Это самоуправство…

— Да вдь ты продавалъ!

— А приказъ былъ вашъ.

— Стало-бытъ меня въ острогъ?

— Похоже на то!