Граф Монте Кристо 1 часть

Dantes passed through all the stages of torture natural to prisoners in suspense.	Дантес прошел через все муки, какие только переживают узники, забытые в тюрьме.
He was sustained at first by that pride of conscious innocence which is the sequence to hope; then he began to doubt his own innocence, which justified in some measure the governor's belief in his mental alienation; and then, relaxing his sentiment of pride, he addressed his supplications, not to God, but to man. God is always the last resource.	Он начал с гордости, которую порождают надежда и сознание своей невиновности; потом он стал сомневаться в своей невиновности, что до известной степени подтверждало теорию коменданта о сумасшествии; наконец, он упал с высоты своей гордыни, он стал умолять - еще не бога, но людей; бог - последнее прибежище.
Unfortunates, who ought to begin with God, do not have any hope in him till they have exhausted all other means of deliverance.	Человек в горе должен бы прежде всего обращаться к богу, но он делает это, только утратив все иные надежды.
Dantes asked to be removed from his present dungeon into another; for a change, however disadvantageous, was still a change, and would afford him some amusement.	Дантес просил, чтобы его перевели в другое подземелье, пусть еще более темное и сырое. Перемена, даже к худшему, все-таки была бы переменой и на несколько дней развлекла бы его.
He entreated to be allowed to walk about, to have fresh air, books, and writing materials.	Он просил, чтобы ему разрешили прогулку, он просил воздуха, книг, инструментов.
His requests were not granted, but he went on asking all the same.	Ему не дали ничего, но он продолжал просить.
He accustomed himself to speaking to the new jailer, although the latter was, if possible, more taciturn than the old one; but still, to speak to a man, even though mute, was something.	Он приучился говорить со своим тюремщиком, хотя новый был, если это возможно, еще немее старого; но поговорить с человеком, даже с немым, было все же отрадой.
Dantes spoke for the sake of hearing his own voice; he had tried to speak when alone, but the sound of his voice terrified him.	Дантес говорил, чтобы слышать собственный голос; он пробовал говорить в одиночестве, но тогда ему становилось страшно.
Often, before his captivity, Dantes' mind had revolted at the idea of assemblages of prisoners, made up of thieves, vagabonds, and murderers.	Часто в дни свободы воображение Дантеса рисовало ему страшные тюремные камеры, где бродяги, разбойники и убийцы в гнусном веселье празднуют страшную дружбу и справляют дикие оргии.
He now wished to be amongst them, in order to see some other face besides that of his jailer; he sighed for the galleys, with the infamous costume, the chain, and the brand on the shoulder.	Теперь он был бы рад попасть в один из таких вертепов, чтобы видеть хоть чьи-нибудь лица, кроме бесстрастного, безмолвного лица тюремщика, он жалел, что он не каторжник в позорном платье, с цепью на ногах и клеймом на плече.
The galley-slaves breathed the fresh air of heaven, and saw each other. They were very happy.	Каторжники - те хоть живут в обществе себе подобных, дышат воздухом, видят небо, -каторжники счастливцы.
He besought the jailer one day to let him have a companion, were it even the mad abbe.	Он стал молить тюремщика, чтобы ему дали товарища, кто бы он ни был, хотя бы того сумасшедшего аббата, о котором он слышал.
The jailer, though rough and hardened by the constant sight of so much suffering, was yet a man.	Под внешней суровостью тюремщика, даже самой грубой, всегда скрывается остаток человечности.