Граф Монте Кристо 1 часть

He clung to one idea-that of his happiness, destroyed, without apparent cause, by an unheard-of fatality; he considered and reconsidered this idea, devoured it (so to speak), as the implacable Ugolino devours the skull of Archbishop Roger in the Inferno of Dante.	И тогда он хватался за одну мысль, за мысль о своем счастье, разрушенном без причины, по роковому стечению обстоятельств; над этой мыслью он бился, выворачивал ее на все лады и, если можно так выразиться, впивался в нее зубами, как в дантовском аду безжалостный Уголино грызет череп архиепископа Руджиери.
Rage supplanted religious fervor.	Дантес имел лишь мимолетную веру, основанную на мысли о всемогуществе; он скоро потерял ее, как другие теряют ее, дождавшись успеха. Но только он успеха не дождался. Благочестие сменилось исступлением.
Dantes uttered blasphemies that made his jailer recoil with horror, dashed himself furiously against the walls of his prison, wreaked his anger upon everything, and chiefly upon himself, so that the least thing,-a grain of sand, a straw, or a breath of air that annoyed him, led to paroxysms of fury.	Он изрыгал богохульства, от которых тюремщик пятился в ужасе; он колотился головой о тюремные стены от малейшего беспокойства, причиненного ему какой-нибудь пылинкой, соломинкой, струей воздуха.
Then the letter that Villefort had showed to him recurred to his mind, and every line gleamed forth in fiery letters on the wall like the mene tekel upharsin of Belshazzar.	Донос, который он видел, который Вильфор ему показывал, который он держал в своих руках, беспрестанно вспоминался ему; каждая строка пылала огненными буквами на стене, как "Мене, Текел, Фарес"[12] Валтасара.
He told himself that it was the enmity of man, and not the vengeance of heaven, that had thus plunged him into the deepest misery. He consigned his unknown persecutors to the most horrible tortures he could imagine, and found them all insufficient, because after torture came death, and after death, if not repose, at least the boon of unconsciousness.	Он говорил себе, что ненависть людей, а не божия кара ввергла его в пропасть; он предавал этих неизвестных ему людей всем казням, какие только могло изобрести его пламенное воображение, и находил их слишком милостивыми и, главное, недостаточно продолжительными: ибо после казни наступает смерть, а в смерти - если не покой, то по крайней мере бесчувствие, похожее на покой.
By dint of constantly dwelling on the idea that tranquillity was death, and if punishment were the end in view other tortures than death must be invented, he began to reflect on suicide.	Беспрерывно, при мысли о своих врагах, повторяя себе, что смерть - это покой и что для жестокой кары должно казнить не смертью, он впал в угрюмое оцепенение, приходящее с мыслями о самоубийстве.
Unhappy he, who, on the brink of misfortune, broods over ideas like these!	Горе тому, кто на скорбном пути задержится на этих мрачных мыслях!
Before him is a dead sea that stretches in azure calm before the eye; but he who unwarily ventures within its embrace finds himself struggling with a monster that would drag him down to perdition.	Это - мертвое море, похожее на лазурь прозрачных вод, но в нем пловец чувствует, как ноги его вязнут в смолистой тине, которая притягивает его, засасывает и хоронит.
Once thus ensnared, unless the protecting hand of God snatch him thence, all is over, and his struggles but tend to hasten his destruction.	Если небо не подаст ему помощи, все кончено, и каждое усилие к спасению только еще глубже погружает его в смерть.