Граф Монте Кристо 1 часть

Without having been in the school of the Abbe Faria, the worthy master of The Young Amelia (the name of the Genoese tartan) knew a smattering of all the tongues spoken on the shores of that large lake called the Mediterranean, from the Arabic to the Provencal, and this, while it spared him interpreters, persons always troublesome and frequently indiscreet, gave him great facilities of communication, either with the vessels he met at sea, with the small boats sailing along the coast, or with the people without name, country, or occupation, who are always seen on the quays of seaports, and who live by hidden and mysterious means which we must suppose to be a direct gift of providence, as they have no visible means of support.	Хотя достойный хозяин "Юной Амелии" (так называлась генуэзская тартана) и не учился у аббата Фариа, однако он владел чуть ли не всеми языками, на которых говорят по берегам обширного озера, именуемого Средиземным морем, - начиная от арабского и кончая провансальским. Это избавляло его от переводчиков, людей всегда докучных, а подчас и нескромных, и облегчало ему сношения со встречными кораблями, с мелкими прибрежными судами и, наконец, с теми людьми без имени, без родины, без определенной профессии, которые всегда шатаются в морских портах и существуют на какие-то загадочные средства, посылаемые им, вероятно, самим провидением, потому что каких-либо источников пропитания, различимых невооруженным глазом, у них не имеется.
It is fair to assume that Dantes was on board a smuggler.	Читатель догадывается, что Дантес попал к контрабандистам.
At first the captain had received Dantes on board with a certain degree of distrust. He was very well known to the customs officers of the coast; and as there was between these worthies and himself a perpetual battle of wits, he had at first thought that Dantes might be an emissary of these industrious guardians of rights and duties, who perhaps employed this ingenious means of learning some of the secrets of his trade.	Не мудрено, что хозяин взял Дантеса на борт с некоторой опаской; он был весьма известен береговой таможенной страже, а так как и он, и эти господа пускались на всевозможные хитрости, чтобы обмануть друг друга, то он сначала подумал, что Дантес просто таможенный досмотрщик, воспользовавшийся этим остроумным способом, чтобы проникнуть в таинства его ремесла.
But the skilful manner in which Dantes had handled the lugger had entirely reassured him; and then, when he saw the light plume of smoke floating above the bastion of the Chateau d'If, and heard the distant report, he was instantly struck with the idea that he had on board his vessel one whose coming and going, like that of kings, was accompanied with salutes of artillery. This made him less uneasy, it must be owned, than if the new-comer had proved to be a customs officer; but this supposition also disappeared like the first, when he beheld the perfect tranquillity of his recruit.	Но когда Дантес, взяв круто к ветру, блестяще вышел из испытания, он совершенно успокоился. Потом, когда он увидел облачко дыма, взвившееся, как султан, над бастионом замка Иф, и услышал отдаленный звук выстрела, у него мелькнула мысль, не подобрал ли он одного из тех людей, которых, как короля при входе и выходе, чествуют пушечными выстрелами; по правде сказать, это тревожило его меньше, чем если бы его гость оказался таможенным досмотрщиком; но и это второе подозрение скоро рассеялось, подобно первому, при виде невозмутимого спокойствия Дантеса.
Edmond thus had the advantage of knowing what the owner was, without the owner knowing who he was; and however the old sailor and his crew tried to "pump" him, they extracted nothing more from him; he gave accurate descriptions of Naples and Malta, which he knew as well as Marseilles, and held stoutly to his first story.	Итак, Эдмон имел то преимущество, что знал, кто его хозяин, между тем как хозяину неизвестно было, кто его новый матрос. Как ни осаждали его старый моряк и товарищи, Дантес не поддавался и не признавался ни в чем; он подробно рассказывал о Неаполе и Мальте, которые знал, как Марсель, и повторял свою первоначальную басню с твердостью, делавшей честь его памяти.
Thus the Genoese, subtle as he was, was duped by Edmond, in whose favor his mild demeanor, his nautical skill, and his admirable dissimulation, pleaded.	Таким образом, генуэзец, при всей своей хитрости, спасовал перед Эдмоном, на стороне которого были кротость, опыт моряка, а главное -умение не выдавать себя.