Граф Монте Кристо 1 часть

In this case, however, although the occasion of the entertainment was similar, the company was strikingly dissimilar. Instead of a rude mixture of sailors, soldiers, and those belonging to the humblest grade of life, the present assembly was composed of the very flower of Marseilles society,-magistrates who had resigned their office during the usurper's reign; officers who had deserted from the imperial army and joined forces with Conde; and younger members of families, brought up to hate and execrate the man whom five years of exile would convert into a martyr, and fifteen of restoration elevate to the rank of a god.	Но герои этого празднества были не простые люди, не матросы и солдаты, они принадлежали к высшему марсельскому обществу. Это были старые сановники, вышедшие в отставку при узурпаторе; военные, бежавшие из французской армии в армию Конде; молодые люди, которых родители - все еще не уверенные в их безопасности, хотя уже поставили за них по четыре или по пять рекрутов, - воспитали в ненависти к тому, кого пять лет изгнания должны были превратить в мученика, а пятнадцать лет Реставрации - в бога.
The guests were still at table, and the heated and energetic conversation that prevailed betrayed the violent and vindictive passions that then agitated each dweller of the South, where unhappily, for five centuries religious strife had long given increased bitterness to the violence of party feeling.	Все сидели за столом, и разговор кипел всеми страстями того времени, страстями особенно неистовыми и ожесточенными, потому что на юге Франции уже пятьсот лет политическая вражда усугубляется враждой религиозной.
The emperor, now king of the petty Island of Elba, after having held sovereign sway over one-half of the world, counting as his subjects a small population of five or six thousand souls,-after having been accustomed to hear the	Император, ставший королем острова Эльба, после того как он был властителем целого материка, и правящий населением в пять-шесть тысяч душ, после того как сто двадцать миллионов подданных на десяти языках кричали ему:
"Vive Napoleons" of a hundred and twenty millions of human beings, uttered in ten different languages,-was looked upon here as a ruined man, separated forever from any fresh connection with France or claim to her throne.	"Да здравствует Наполеон!" - казался всем участникам пира человеком, навсегда потерянным для Франции и престола.
The magistrates freely discussed their political views; the military part of the company talked unreservedly of Moscow and Leipsic, while the women commented on the divorce of Josephine.	Сановники вспоминали его политические ошибки, военные рассуждали о Москве и Лейпциге, женщины - о разводе с Жозефиной.
It was not over the downfall of the man, but over the defeat of the Napoleonic idea, that they rejoiced, and in this they foresaw for themselves the bright and cheering prospect of a revivified political existence.	Этому роялистскому сборищу, которое радовалось - не падению человека, а уничтожению принципа, - казалось, что для него начинается новая жизнь, что оно очнулось от мучительного кошмара.
An old man, decorated with the cross of Saint Louis, now rose and proposed the health of King Louis XVIII.	Осанистый старик, с орденом св. Людовика на груди, встал и предложил своим гостям выпить за короля Людовика XVIII.
It was the Marquis de Saint-Meran.	То был маркиз де Сен-Меран.
This toast, recalling at once the patient exile of Hartwell and the peace-loving King of France, excited universal enthusiasm; glasses were elevated in the air a l'Anglais, and the ladies, snatching their bouquets from their fair bosoms, strewed the table with their floral treasures.	Этот тост в честь гартвельского изгнанника и короля - умиротворителя Франции был встречен громкими кликами; по английскому обычаю, все подняли бокалы; женщины откололи свои букеты и усеяли ими скатерть.
In a word, an almost poetical fervor prevailed.	В этом едином порыве была почти поэзия.