Гранат и Омела (СИ)

Дамиан скосился на Авалон: она отодвинулась от него, забилась в угол и, сжавшись под шкурой, продолжала рыдать. Он раздраженно думал, когда же это закончится. Женские слезы вызывали в нем чувство растерянности, а он его терпеть не мог. Непозволительная роскошь для инквизитора. И вот он, как дурак, сидит, корчась от боли, и лупится на плачущую вёльву вместо того, чтобы уже выпытать у нее нужную информацию. Хотя, учитывая тот факт, что она лгала с самого начала, какова цена остальным сказанным ею словам?

Его вдруг посетила догадка, что она притворяется. Не таким уж страшным он был в беспамятстве. Не задушил же, все-таки. Задетый тем, что купился на ее игру, он привстал, чтобы нащупать рукоять ножа и случайно поймал ее взгляд.

Опухшие от слез глаза распахнулись в ужасе, треснувшие губы задрожали, и Авалон, точно скулящая битая собака, отползла, забившись сильнее в угол.

Дамиан, ненавидя себя за замешательство, замер.

Авалон побелевшими от напряжения пальцами вжималась в шкуру и сдавливала голые ноги так, как будто… не хотела, чтобы их развели коленом. В голове вспышкой возникла фантазия, как он это делает, и Дамиана передернуло от омерзения.

О, Князь мира сего!

Он забыл о ноже, пораженный догадкой, и быстро оглядел себя. Все так же наг, как Арам в царствие Князя.

Эта вёльва боялась отнюдь не смерти. Он понял, что угрожать ей убийством — бесполезно. Воображение снова озарилось вспышкой, подсунув другую возможность вывести ее на откровенное признание о планах трастамарской делегации, используя настоящий страх. Тот, что кривил ее губы в сдерживаемом крике, изгибал брови в выражении страха, холодил ее внутренности покрепче, чем мороз за стенами. Однако этот способ противоречил его ценностям. Тем ценностям, что заложили в него Симеон и Княжевы писания.

Дамиан вспомнил, как ходили слухи о храмовниках, пользующихся послушниками, принуждающих их к противоестественным страстям. Он не верил им. Не верил своим названным браться во сиянии Князя, потому что не мог даже представить, что кто-то из храмовников падет так низко, чтобы нарушить слово Княжево.

Пока однажды Симеон не взял его с собой по делам Храма в другой город. Там, однако, ему пришлось спешно сменить коня и отправиться обратно в Лацио по велению короля, и Дамиан остался ждать наставника в чужом Храме. Конечно, он верил, что нет разницы между домами Князя. Однако быстро понял, как ошибался, когда ночью в келью послушников спустился местный аббат. Воображение ярко нарисовало картинку из памяти: дребезжащая дорожка света от свечи и крепкая рука аббата, стискивающая маленькую руку заплаканного мальчика, что спал на соседнем от Дамиана тюфяке. Как только они покинули келью, мальчишки, затаившиеся до этого, как мыши в кладовой, стали шептаться о том, что скрывала вёльвская ночь. Вот только в тот раз никакие вёльвы не были причастны к людским деяниям.

Утром того мальчика нашли, разбившегося о скалы под стенами Храма.

Как только наставник вернулся, Дамиан доложил ему обо всем, что слышал и видел. По ранам невозможно было догадаться о реальной причине убийства. Если только не знать, куда смотреть. Дамиан знал.

Симеон долго молчал, то ли сомневаясь в правдивости слов подопечного, то ли не желая вскрывать нарыв, из которого неизбежно вытечет скандал. По итогу он поверил Дамиану и запустил процесс. Оказалось, что четверо послушников пропали без вести. Еще двоих им помогла найти местная шавка — раскопала ямы, из которых торчали детские кости. Два долгих месяца они допрашивали храмовников и послушников, сопоставляли несостыковки и прямые противоречия в их словах, чтобы в конце концов распутать этот порочный клубок. Трое храмовников участвовали в оргиях вместе с аббатом. Половина местных мальчишек побывала в их кельях.

Симеон побелел, как известняк, когда подписал приказ о казни грешников. Дамиан тогда с благоговейностью глядел на своего наставника и верил, что теперь-то все зло, запустившее щупальца в Храм, искоренено.

Однако он тогда опять ошибся.

Кровь окрасила мысли Дамиана алым, когда он вспомнил, как проткнул лицо своего инквизитора. Сам он был тогда капитаном, младшим из всего отряда, но только ему хватило наглости и благочестия взяться за меч, когда остальные стояли и смотрели, как инквизитор расшнуровывает штаны, вываливает возбужденный член и подтаскивает девчонку за ноги, чтобы оприходовать ее, как свинью.

Дамиан скривился, возвращаясь в настоящее из омута собственных мыслей. Он вдруг почувствовал, как горит кожа. Только после этого он осознал свое тело и понял, что сжал кулаки. Костяшки побледнели. С трудом расслабив руки, он тяжело вздохнул и нехотя сказал:

— Этого можешь не бояться. Я сказал правду в том доме.

Она затихла, однако все так же дрожала, глядя на него черными влажными глазами, полными застывших слез и недоверия.

— Не могу обещать, что не убью тебя, если ты мне хоть еще раз солжешь, но пользоваться тобой я не стану.

— Что тебе помешает? — пробормотала она осипшим голосом. — Ты мужчина.